Но если первые два дня были трудными, то третий поначалу показался мне просто скучным. Многочисленные представители знатных семейств, сумевших пережить проведенную моим учителем карательно-воодушевляющую чистку, пожелали выразить мне почтение и поклясться в верности, послушании и так далее, и тому подобное.
И все бы ничего, но количество этих желающих было таким большим, а их болтливость – настолько бессмысленной и утомительной, что я не сразу поняла, в какой именно момент меня попытались убить. Осознание того, что что-то пошло не так, настигло меня вместе со вспышкой боли от пары выбитых зубов и звонкими щелчками рук-плетей Сата, обнаружившегося неподалеку.
Как потом выяснилось, тетушка Сади – без моего ведома – поручила ему меня охранять. И стоит ли говорить, что она лишь отмахнулась от моего протеста против казни несостоявшегося убийцы? Вместе со всем его малочисленным семейством, конечно же. Причину такой непоколебимости мне позже пояснил Сат: у этой семьи были давние счеты с родом Суар, поэтому опрометчивая попытка меня убить дала отличный повод раз и навсегда закрыть этот вопрос. В этот момент я в очередной раз поняла, что интриги и политика – не по мою душу. Как и правление в целом. Альда бы сюда… Хоть он и разбирался в людях не лучше меня, но с ним было бы куда спокойнее, что ли.
Эх… Мой неизвестный молчаливый друг, не знаю, можешь ли ты представить, как я по нему скучаю… Но так как из нас двоих повезло уцелеть именно мне, то с этим придется как-то жить. И раз уж из внутренних собеседников у меня осталась лишь собственная совесть, ты побудь хотя бы слушателем, ладно? А то в моей черепушке в последнее время уж слишком пусто и просторно.
Так вот, о чем я?
А, точно. В общем, сегодня у нас четвертый день с момента отбытия Суртаза по делам, и меня ожидает, как минимум, пара часов тишины. И это просто замечательно. Вот и сижу теперь на этом стульчике, стараясь лишний раз не двигаться, чтобы не усложнять бедняге-художнику выполнение и без того непростой задачи.
Хотя пошевелиться хочется так, как не хотелось даже во время выслеживания первого зомби в моем прижизненном ученичестве. А я тогда почти три часа неподвижно сидела, между прочим. И когда пришло время делать ноги – двигалась не лучше ожившего мертвеца.
Кажется, Альд во время одной из своих лекций называл это памятью тела. Что в посмертии лич, при сопутствующих обстоятельствах, способен испытывать лишь то, что он ощущал при жизни. И это касается как приятных, так и болезненных ощущений. То-то у меня любые проблемы обозначаются либо слабостью, либо тянущей, колющей, ноющей или жгучей болью – в юности я этого наощущалась сполна…