Поэтому вот уже второй год топтали степные
травы небольшие летучие отряды славян – выискивали степных
разбойников. Малых числом – били. На банды посильней наводили
Свенельдову дружину. Если же наталкивались на большую орду,
держались подальше. Такая вольная охота на степняков считалась
делом опасным. Славянам, особенно тем, что с севера, воевать в
степи еще надо было научиться, а для кочевников Дикое Поле – родной
дом. Поди сыщи их раньше, чем тебя самого отыщет печенежская
стрела, которая за пятьдесят шагов навылет щит пробивает. В общем,
опасное дело. Но прибыльное. Иной раз не только пояса, но даже и
седельные сумы разбойников были набиты серебром.
Устах и Серега командовали одним из таких
вольных отрядов. Ватажка их считалась варяжской, хотя из
прирожденных варягов в ней был один Устах. Остальные – сборная
солянка. Поляне, кривичи, прусс, свей. Особняком – Рагух и Машег.
Двое хузар, оваряженных Свенельдом, – «подарок» киевского воеводы
перспективному десятнику Серегею: очень не хотелось воеводе, чтобы
Духарев стал кормом стервятников. Двое хузар благородной крови,
воинов в …надцатом поколении, знавших все тонкости и хитрости
степной войны, – это неоценимый дар.
Вообще-то вначале хузар было четверо. Еще
двоих Свенельд отдал в десяток Устаху. Но эти были попроще, и
судьба им не улыбалась. Одного в первой же стычке посекли «черные»
угры, второму печенежья стрела разбила локоть, и его с купеческой
ладьей отправили в Киев.
Собранный с бору по сосенке, отряд тем не
менее получился крепкий. Правда, частые жестокие стычки с Дикой
степью изрядно проредили храбрую ватажку. Храбрую-то храбрую, но
вот насчет побудительных мотивов своего разномастного воинства
Духарев не обольщался. Парни лезли в драку не за идею, отечество
или поруганную честь родичей (хотя были, конечно, и такие), а
исключительно ради того самого серебришка, что побрякивало в
разбойничьих кошелях. Но старших младшие уважали крепко, и на этом
уважении держалось единство воинской ватаги. На этом да еще на
понимании варяжского славного братства. Не то перегрызлась бы
разноплеменная компания на счет «раз».
–
Дикие хузары… – Устах поглядел на Машега, тот брезгливо скривил
рот. Варяжские усы его были не усами, а насмешкой. По три волосины.
Но лицом не смугл, а светел, ничуть не похож на большинство
плосколицых кочевников, которых княжья русь пренебрежительно
называла копчеными. Это потому что сам Машег был из «белых» хузар,
поклонявшихся Единому. Из воинской элиты. А элита эта, ясное дело,
в постель предпочитала класть не уродливых простолюдинок, а писаных
красавиц. Обычно заморских. Потому стриженные под горшок волосы
хузарина были светлыми, а глаза – синими. И этими синими глазами
Машег взирал на хузар низших, «черных», язычников с презрительным
высокомерием. Как волк – на деревенских собак. Иудейская вера,
впрочем, не мешала Машегу вкладывать время от времени золото в
черный языческий Перунов рот. Вера – верой, а обычай – обычаем. Тем
более если обычай – варяжский.