Все остальное заняло не больше минуты. Варяги
ворвались в лагерь, как степные волки – в овечий загон. Брызги
крови и ошметки плоти, вопли, визг, рев…
Духарев прыгнул сразу в середину лагеря, к
сложенным кучей мешкам, хлестнул веером сразу на три стороны,
перебросил меч в левую руку, достал четвертого. Пятый успел
откатиться, ухватился за лук… Топорик Гололоба проломил облепленный
сальными волосами затылок. Кто-то из степняков свистнул с
переливом, зовя коня. Перекрывая свист, над степью задрожал
тоскливый злобный волчий вой. И тут же завыли, вперелив, по-волчьи,
все варяги. От этого страшного звука шарахнулись прочь непугливые
хузарские кони, а на их хозяев, тех, что успели схватиться за
оружие, навалилась внезапная немощь, и что-то ослабло внутри. Лишь
немногим удалось преодолеть отнимающий силы звук. Наконец зазвенела
сталь. Но не степнякам тягаться с варягами в искусстве клинковой
игры, тем более – на твердой земле. В одном месте, правда,
нескольким хузарам удалось сбиться в кучу, ощетиниться пиками.
Такой пикой степной всадник на скаку подхватывает брошенное в траву
кольцо. Но пешими хузары не продержались и минуты. Устах и еще
четверо варягов налетели с разных сторон, посекли и пики, и тех,
кто их держал, и тех, кто под прикрытием уже нацеливал смертоносные
луки… Быстро, очень быстро… Вот кто-то из степняков метнулся прочь,
в спасительные травы… и полетел ничком, когда стрела Рагуха ударила
ему под лопатку.
Машег и Рагух в сечу не лезли. Били на выбор,
неторопливо, насмерть.
Минута, может, чуть больше – и всё
закончилось. Для разбойников. Для варягов же, как выяснилось чуть
позже, всё только началось.
Глава вторая
в которой выясняется, что
даже удача может оказаться чересчур большой
Победители неторопливо осматривали тела,
срезали и снимали все, что казалось ценным. Раненых добивали. В
воздухе висела тяжелая вонь крови, боли, пота, выпущенных
внутренностей. К вони Серега уже давно принюхался. Притерпелся, как
к свербящей под доспехами коже. Ну чешется – и ладно. Главное,
чтобы вши-блохи не завелись. Естественная брезгливость
цивилизованного человека, конечно, не исчезает совсем, но привычка
натягивается на нее сверху, как перчатки патологоанатома. Правда,
были вещи, к которым Сереге было притерпеться трудно. Но одно дело
– изнасилованные или брошенные в костер дети, и совсем другое –
порубленные в схватке разбойнички. Одним словом, как говаривали
классики: труп врага пахнет очень даже приятно.