Макс вдруг решил, что абсолютно нелепо отказывать себе в своих желаниях, и с наслаждением прислал Василевскому в бубен. От неожиданности Вася смешно дернул головой и неуклюже рухнул с барного стула на пол.
– Ты пожалеешь, урод, – прошипел Василевский, вытирая кровь с рассеченной губы. – Я сделаю так, что ты вообще не сможешь найти работу ни здесь, ни где бы то ни было еще.
– Папе привет, – Макс швырнул на барную стойку несколько купюр и направился к выходу.
У двери бросил быстрый взгляд на брюнетку за столиком, но та, на мгновение встретившись с ним глазами, тут же демонстративно отвернулась.
“Ну и черт с тобой,” – зло усмехнулся Макс, вывалился в приятную прохладу ночи, прикурил и зашагал прочь от бара.
Угрозы Василевского большого впечатления на него не произвели. Любое охранное агентство будет счастливо заполучить стража разума. Да и не верил он в то, что Кучер его действительно уволит. Впрочем, влияние Василевского-старшего в Братстве в последние годы действительно серьезно возросло. Даже далекий от политической возни Макс об этом знал. Вот только на что готов папаша ради любимого отпрыска? Решится ли Василевский отозвать у него лицензию стража? Поддержит ли его магистрат Братства? Этого Макс сейчас спрогнозировать не мог. Да и похрен!
То, что Василевские водят дружбу с его отцом, совсем не удивило. Они-то как раз одного поля ягоды – зажравшиеся снобы, возомнившие себя элитой, презирающие других и люто ненавидящие все, что не вписывается в их идеальную картину мира. Будь то непутевый сын или нездоровая жена.
В затянутой хмельной мутью памяти неожиданно всплыла непрошенная картинка: режущая глаз белизна палаты, зарешеченное окно и кровать, слишком большая для лежащей в ней изможденной женщины с потухшим, безразличным взглядом. Такой он видел мать в последний раз.
Черт! Не думать, не вспоминать. Обещал же себе! Макс жадно затянулся, стараясь вместе с дымом затолкнуть поглубже внезапно подступившую горечь.
Звонок шефа раздался только через три недели. Утром, когда Макс лениво потягивал кофе, сидя на подоконнике в своей кухне. К этому моменту он уже порядком извелся от безделья, а потому с трудом подавил порыв схватить трубку на первой же трели. Отставил чашку, сделал пару глубоких вдохов и выдохов и только потом ровно произнес: