Квартира была не просто большая – огромная. Купили ее они буквально за полгода до Марининой гибели. Продали предыдущую, вложились, сильно опустошив банковский счет, но квартира того стоила. Огромный салон и его продолжение – вместительный балкон, больше похожий на террасу, который давал основание называть квартиру пентхаусом, две спальни, одна из которых с вместительной гардеробной, кабинет и главное – прекрасный вид на Средиземное море. Давид прошлепал через весь салон к кухне, вынул из холодильника бутылку «Боржоми», взял с полочки приготовленные еще с вечера таблетки. Проверил: «Так, все пять – ничего не забыл», махнул их в рот, запил и пошел в туалетную комнату, которая примыкала к спальне.
Вскоре он уже сидел перед своим компьютером, умытый, побритый, благоухающий своим любимым One Man Show. Давид любил этот запах. Он начал пользоваться One Man Show много лет назад, еще в Союзе. Сейчас он уже и не помнил, где они его доставали – все-таки продукция Bogart была дефицитом. Да и здесь он не всегда мог купить любимую черную коробочку. Что поделать – фирма не из модных, зато из солидных. Марина была так рада, когда ей удавалось достать любимый парфюм Давида к какому-нибудь его празднику. Он всегда угадывал, что она приготовила подарок: в выражении ее глубоких, всегда немного грустных глаз поселялась озорная хитринка, а движения становились чуточку нетерпеливо-суетливыми, как у человека, который держит в себе секрет и умирает от желания рассказать кому-нибудь об этом. Когда же, наоборот, подарок делал он – Марина слегка приподнимала брови, и лицо ее вытягивалось в выражении детского нетерпения, она даже слегка прикусывала нижнюю губу и чуть склоняла голову набок, напоминая школьницу, которую поощряют тогда, когда она этого меньше всего ожидает…
Несколько секунд он тупо смотрел в экран, потом резко встал и вернулся на кухню. Поискал в ящике стола свечку, взял один из стоящих на полке подсвечников и подошел к большому портрету жены, висевшему над его компьютерным столом. Под портретом была прибита небольшая полочка, на которой лежали Маринины безделушки и стояли две статуэтки, доставшиеся Марине от бабушки. Она их очень любила и таскала за собой по всем квартирам, где они жили. Давид поставил свечку на полочку, зажег ее и долго смотрел на портрет жены. Слезы начали катиться по его лицу, но он не смахивал их. Все равно никто не видит, и можно было быть самим собой. Наконец он сел, вытер слезы и постарался сосредоточиться на содержании того, что показывал ему монитор.