– А где она? – спросил Тота.
– Сказали, что умерла.
– Как умерла? – Гость почти ошарашен. – А ну… – Он взял фотографию.
Изображение нечеткое. Если бы не рана на лице, то Даду и не узнать; очень худая, тощая. Она сама ещё ребенок, только в широко раскрытых глазах страх, может, страх за ребенка.
– А где её похоронили? – допытывается Тота.
– Не знаю. Просто сообщили – умерла… Она была очень болезненной. Я её в тюрьме выхаживала и родила.
– А кто отец?
– Отец ребенка?.. Не знаю.
– Как не знаешь?! – Гость даже привстал.
– Нас, а конкретно меня, насиловали многие… С самого детства.
– Что?! – Словно от страшной заразы Тота брезгливо отпрянул от стола. Резко вскочил, опрокидывая стул, кинулся к выходу, быстро взяв шапку и пальто. Мгновение колебался, бросил тут же одежду, вновь стремительно вернулся, сел. В упор на неё уставился.
От его быстрых движений пламя свечи заколыхалось. На и без того изуродованном лице Дады поползли чудовищные, как змеи, тени.
– Ты врёшь. Ты всё врёшь, – громко сказал Тота, и усмехнувшись, – а из тебя вышел бы хороший писатель-фантаст. Кошмары писать.
Она молчала. Как ни странно, и во всем бараке воцарилась удивительная, мёрзлая тишина, словно все жильцы исповедь Дады услышали, онемели. А Дада в одной позе застыла, и Тота понял, что она мысленно улетела в иные времена.
Он осторожно тронул её руку и шепотом спросил:
– Дада, скажи правду, ты ведь всё это выдумала?
Она улыбнулась одними губами.
– Конечно, – продолжил Тота, – как танцор, как хореограф, я психолог и философ жеста, мимики и даже души, и поэтому я утверждаю – по крайней мере в тот момент, когда ты говорила о дочери, – ты обязательно бы заплакала или слезу пустила бы, если бы это было так. Но ты…
Он замолчал, потому что ему стало неловко от её снисходительно-пронизывающего взгляда.
– Вы знаете, – жестко сказала она, – в детдоме никто не плачет. С самого детства от этого отучивают при помощи наказаний.
– Не может быть. – Тота одернул руку, а она вновь с какой-то усмешкой спросила:
– Вам стало страшно со мной?
Он не ответил, а она:
– Уже брезгуете, противно?
– О чём ты говоришь?! – Ещё тише стал голос гостя, и он, как заговорщик, оглянувшись, спросил: – Неужели всё это правда? Какое изнасилование? Разве этот ужас возможен в нашей стране? Мы ведь строим социализм. Да за такие дела над детьми…