– Я лишь воспользовался правом, которым меня наделила природа, – правом защищаться, – пытался оправдаться Мануэль. – Вы думаете, я не содрогался при мысли о том, как быстро и далеко ушел путем греха?! Точнее сказать, мог бы уйти. Но я не сделал ничего предосудительного. И я поклялся на Библии, что все было именно так, как я рассказал. И я сам пришел к вам. А вы тут же скрутили меня и начали пытать, как самого последнего преступника, который даже не имеет право на оправдание. За что вы пытаете меня? За что?! Вы, с которыми мы вместе служили церкви столько лет. Вы, которые были моими учениками. Я же обучал вас всему сам. Я питал к вам величайшее почтение и доверие.
– Мы ничего не забыли и не забудем никогда. Ты творил вещи, которые не соотносились с твоим же учением. Это как должно понимать? Ты учил нас почитать Бога, в то время, когда сам же и осквернял его. Также ты учил карать каждого, кто осмеливается пойти против Него. Стало быть, мы исполняем свой Священный долг. Есть много доказательств твоей вины. И может быть, я не хочу этого и это не соотносится с тем, что у меня на душе, но я должен вынести приговор. И он никак не может быть в твою пользу.
– Коли так, то озвучьте ваш приговор и ответьте все же на вопрос:
в чем меня обвиняют? – пытался получить четкий ответ Мануэль.
– В колдовстве и одержимости Дьяволом. И ты, и вся твоя семья! – ответил Марко.
– Моя семья? А они здесь при чем?
– Ты хотел избавиться от врага, который знал все твои слабости.
Решив свалить все не на кого-то, а на отца Аарона, самого уважаемо го священника во всей Испании, ты еще больше усугубил свою вину, – говорил Марко.
– Я не понимаю, почему вы защищаете его? – недоумевал Аарон. – Вы что, с ним заодно?
– Мануэль, мы не хотим тебе зла, – вмешался в разговор епископ, – возможно, брат Марко слишком резок и чрезмерно эмоционален. Нехорошая сторона его темперамента и излишнее нетерпение берут над ним верх, но это не более чем гордыня. Тоже, кстати, великий грех, брат Марко, – повернув голову, епископ обратился к Марко: – Вам следует учиться сдержанности и смирению. В вашей должности недопустимы такие эмоции. Их нужно учиться обуздывать и выражать более корректно, как если бы на судебном процессе присутствовал сам Иисус. А что касается тебя, Мануэль, то ты должен знать, каким бы ни был ты великим и хорошим человеком, таким ты и остался, как бы странно то ни звучало… И мы не хотим… Наш разум не хочет верить обратному. Но реальность такова, что она упорно бросает нас в эту суровую правду, которая неприятна нам. И наш разум отказывается это воспринимать. Осознавать, что наш брат, которому мы много лет служили верой и правдой и который сам также служил католической церкви, стал не просто еретиком, но… Я даже не нахожу слов, чтобы выразить, в кого вы превратились в ваших выдумках, фантазиях, в вашей… такой гнусной лжи. Я хочу лишь сказать, что мы в недоумении. И это мягко сказано. Не положено так говорить, мы не должны подсказывать вам что говорить, но суд все же хочет услышать от вас отречение от своих обвинений, а также, что увиденное якобы вами в аббатстве Аарона было являлось лишь плодом вашего расстроенного воображения. Нам нужно выявить все аргументы, доказывающие ложность подобных представлений.