Бард прошёл по рыночной площади. Торговцы уже сворачивали свой товар. Почти в самом конце последнего ряда, где торговали всякой живностью, он заметил человека, который как раз продавал каким-то двум солдатам четырёх соколов. Кёррин поспешил к ним.
– Простите, – окликнул он уже уходящих стражников.
Те двое остановились в ожидании вопроса.
– Зачем вам эти птицы? – спросил молодой приличный незнакомец с лютней за спиной.
– Приказ госпожи! – грубо ответил тот, что был повыше.
– Велено начать подготовку к соколиной охоте, – пояснил второй.
Ле Фьисс неловко потрепал своего коня по холке, которого всё это время вёл за собой, и поинтересовался:
– А позвольте узнать, кто ваша госпожа?
Второй солдат глупо улыбнулся:
– Идёмте за нами, и сами всё узнаете! К тому же, если Вы бард, сир, то развеете скуку наших Величайших господ сегодня за ужином.
– Я согласен! – парень заинтриговано подёрнул бровью и последовал за солдатами.
Старинное поместье, в котором жили эти господа, так и называлось – Дворец Сокола. Его также вполне можно было назвать охотничьим поместьем. Здесь жили охотники. Это сразу было заметно по чучелам животных, по оленьим рогам, по шкуркам, развешанным там и сям.
В доме его встретил седовласый мужчина, разодетый в бархат и драгоценности. Он-то и был отцом той самой девушки, отцом Сан де Мор. Но тогда, в прошлом, они ещё не были знакомы, и не известно, чем всё это могло закончиться, могла ли Сан умереть на этот раз, или эта встреча была для неё спасением?
За ужином Кёррин не мог отвести взгляд от девушки в шёлковом голубом платье, ворот которого украшал коричневый стоячий воротник, переходящий в шнуровку на груди. Рукава тоже были коричневыми. Они сужались к локтю и ниже расклешались, оставляя маленькие петельки без шнуровки. Всё её одеяние было расшито золотой нитью и украшено мерцанием множества рубинов. А её глаза… Её губы… О, Боги! Это была она! Но он не знал даже, с чего начать разговор, ведь она не знала его. Бард не мог позволить себе… Он боялся… Боялся разрушить вновь столь хрупкую и самую заветную мечту. Он бы, наверное, так и продолжал глупо молчать, если б хозяин поместья не попросил его спеть.
Парень взял лютню и начал было петь, но тут вдруг голос его надломился, и рука, жёстко ударив по струнам, невольно повисла на грифе. Он не мог играть эту песню, она принадлежала будущему, или тому, чего не будет никогда…