Сон, становясь сюжетом, покачивал Вильку на мягких лапах. Крайне юный риэлтор безмятежно топал из школы. Во всём похожая на себя, шла мимо вперевалку улица Чкалова: по правую руку томились грязно-жёлтые пятиэтажки-хрущобы, слева за пешеходом, скалясь, следили мрачный тени микрорайона Панькино, ледяного ужаса здешних маменек.
Полдень, время садиться за стол. Готовка – Вилькина заслуга: даже яичницу мама умудряется пожарить так, что есть её невозможно. Отец уже ругается, он безнадёжно машет рукой и торопливо запивает бесформенные пельмени жидким кефиром из стеклянной бутылки. Бабка и дети едят, что попало, никто их особо не балует. Над Вилькиной макушкой (причёска – стриженый «бокс»), томимой голодом и собственным долгом, беззвучно кружится ветер, пропитанный пылью, задушенный окурками и бурой сажей из преисподней. Тем самым ароматом Отечества, который сладок и приятен, поскольку исторгается крупнейшим в Европе металлургическим комбинатом.
Заводом Вилька гордится, родители молча страждут: заболеваемость раком здесь на треть выше средней цифры по области. Мать Вильки работает в школе, слывя одним из лучших преподавателей русского языка и литературы в трехсоттысячном вертепе строителей и металлургов.
Отец кормится преподаванием физики в медицинском училище акушерства и гинекологии. Неподкупный и желчный член партии, секретарь парткома в женском коллективе, Додик всячески уклонялся от перехода на должность инструктора горкома. Позднее Вилька, попав в ту же ситуацию, прекрасно понял отца. Он сам, дуралей, таким же негибким вышел.
Юные акушерки, презрев загадки волновых колебаний, беззастенчиво строили глазки красавцу-преподавателю, рослому, статному, в больших роговых очках, обладателю волнистой гривы иссиня-чёрных волос. Разбирательства похождений мнимого Казановы на вредной его учительской работе были главной темой Субботиных. Баба Шура, мамина мама, растившая Вильку и Яна до поступления в школу, несколько раз намекала: у Кати с детства не всё с головой в порядке.
Свезут её однажды в Кувшиново! Что за Кувшиново и почему туда маму свезут, мальчики не знали, но боялись спросить. Вряд ли кто-либо рискнул вслух назвать Катерину Георгиевну ненормальной. Прозрение было поздним и совершенно напрасным. Шагая к дому, Вилька не озирался по сторонам: всё было привычно, протопано до дыр в резиновых кедах.Играли ржавой бахромой куски арматуры, торчавшие дикобразно в обломках бетонных плит. Асфальт, сминаясь от ходьбы, мечтал о ночной прохладе. Люки, гремевшие под ногами (заманчиво было прыгнуть!), приглашали в коммунальную бездну, обещая, что она не уступит Дантову аду.