Мигнул забытый кем-то солнечный зайчик, и Вилька замер, лоб себе едва не раскроив. К одной из граней бетонного столба, вызывавшего в памяти бессмертное творение скульптора Мухиной, приклеено было частное объявление. Корявые буквы на клочке оберточной бумаги то наезжали друг на друга, то рассыпались веером. Двоечник клеил? Кому и зачем? Это мне адресовано, понял Вилька. И, задыхаясь, прочёл: «За тобой следит призрак с видеокамерой. Через минуту он превратит тебя в глиняного болвана. Посадит рядом с другими и будет забавляться, кидая хлебные шарики».
Объявление привело Вильку в ступор, и кто-то охнул прямо над ухом. Вилька-взрослый сразу же вскинулся, сердце пропустило удар, но это был голос другой реальности: «Ипучий мёд… где это так нализались?». По странной прихоти разума Вильку, несколько потерявшегося от такого приветствия, вдруг осенило: вместе с ключами спёрли свежую флешку, ещё не надёванную. Пустую, утю-тю. Взяли, то есть, без спросу – а может, сам по дороге посеял?
– Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим папарацци, – прохрипел Субботин, приподымаясь, как тесто. – Чем дышишь, как следуют пассажиропотоки?
– Отвратительно. Перебиваемся с хлеба на водку.
– Михеич, ключи у меня пропали. Вытащил кто-то.
– Запей водой, решается сходу.
Его сосед, Василий Михеев по кличке «Ипучий Мёд», худой, как сгоревшая спичка, мужик в сизоватой щетине на щеках и складчатой шее, едва не проткнутой острейшим кадыком, с унылым еврейским носом под выпуклым лбом мыслителя и мутными серыми глазками, застыл в ожидании.
Подождав, Михеев задал вопрос:
– Чего разлёгся, люба моя? Старость не радость, ведь так недолго и застудиться.
– Старость, Михеич, это когда девочку по вызову к тебе привозят на машине с красным крестом…
Потолковав в таком духе, друзья потянулись в хату. Василий Егорыч, порывшись в висевшем на гвоздике макинтоше защитного цвета – подкладка типа «гей-славяне», рукава с добела истёртыми локтями, грудь в следах от паяльной лампы, спина в горюче-смазочных каплях – выдул губами туш и выдал запасную связку ключей. И кулаком предостерегающе погрозил, на что Вилька ответно выставил средний палец.
Щурясь от лампы дневного света, догоравшей свой век у входа, Вилька поскрёб по скважине новым ключом. Подойдя к соседним дверям с эмалевой табличкой, свинченной в маршрутном такси: «Хлопнешь дверцей – переходишь в категорию «льготники!», Егорыч скривился, почесал ногтём переносицу: