Эти воспоминания поглотили Умэй, как бездонная пучина, и она уснула. Она хотела попросить Кайсиня погасить свечи, но с губ сорвалось лишь невнятное бормотанье.
Кайсинь поднялся и задул огонь. Комната погрузилась во мрак, и только гудящее в жаровне пламя бросало причудливые блики на стены.
Глава 3. День солнечный, последний
В пятый день пятого месяца лунного календаря весь народ Юньнаня высыпал на Солнечный причал, чтобы увидеть состязание гребцов на лодках.
Пурпурная река подобно зеленовато синей змее извивалась по землям провинции. Меж шумных улиц, тянущихся вдоль канала, были перекинуты мостики. Сегодня и они полнились людьми, бойкие детишки перегибались через перила, грозя свалиться в реку прямо на участников торжественного парада.
Одетые в красные и золотые наряды, гребцы синхронно взмахивали веслами, и расписанные всеми возможными цветами лодки в форме драконов скользили по спокойной глади. В хвосте лодки торжественно вытянулись барабанщики. Они отбивали ритм, подобно сердцу, разгонявшему кровь в теле человека, и этому гулкому стуку подчинялся весь экипаж. Удар – взмах весел. Еще удар – взмах. Издалека казалось, что длинный чешуйчатый дракон рассекает воду своими когтями.
День стоял по-праздничному солнечный. Улицы полнились теплом и запахом цзунцзы – клейкого риса, завернутого в бамбуковый лист.
В провинции Шаньси рек было мало, и предки семьи Шань основали Дворец Уфэн средь горных вершин. Поэтому Умэй, почти не покидавшая дом, никогда не видела праздника Дуаньу.
– Этот рис отвратителен. – проворчал Чжан Юн, сворачивая цзунцзы и пряча в рукавах.
Они брели по неширокой улочке вдоль канала. Сяо Сяо с удовольствием поедала все, что давала ей Умэй, подобно преданной собачонке, готовой и свинец проглотить из рук хозяина. По левую руку от них две драконьих лодки, загруженные по сорок человек каждая, тянули в разные стороны канат. Плеск бешено работающих весел заглушало возбужденное улюлюканье толпы и бой барабанов. Справа выстроились лавки бойких торгашей с горящими предчувствием скорой наживы глазами. Их алчные похвалы товару перекрикивали даже барабаны.
Умэй чувствовала себя так, будто выпила кувшин уксуса. Она ненавидела шумную беснующуюся толпу, но куда больше ярости в ней вызывал собственный внешний вид. Посланные матерью служанки подняли ее до рассвета, чтобы отдраить, причесать и обрядить, как фарфоровую куклу. Мать хотела, чтобы сегодня Умэй «совершенно очаровала господина Ли, да так, чтобы он и думать забыл о существовании других женщин». Умэй покорно кивнула, придержав при себе сомнения относительно своего обаяния.