Третью неделю дождь. Он выбивает крупные пузыри на воде; когда они лопаются, жижа вытекает из них – они напоминают мне чумные болячки. Море ходит внизу отдельными лоскутами; воды в нем прибавило, и оно перекатывается из конца в конец. Я вижу, как часто и сильно его лихорадит. Дожди не перестают ни на минуту; бывает, что ночью мне не хочется спать, и тогда я могу до утра слушать эти звуки на крыше – то немного тише, то чаще и громче. В такие минуты кажется, что во всей вселенной не осталось ничего, кроме воды.
Для зимы это обычная погода. Небо начинает истерить, исходит слюной и крупными слезами. И так методично, день за днем, оно перетекает в море, пока от него – от неба, то есть – не останется одна только жалкая полоса.
Это хорошее время для мыслей. Выходишь на балкон – и никаких изменений. Только дождь. Если не слишком сильно лило, я выносила на балкон раскладной стул и читала под зонтиком. Теперь, когда крестных в башне больше нет, я легко могу это себе позволить. Больше некому одергивать меня, выхватывать книгу, кричать (кричала, правда, в основном Январь-Февраль – голос у нее как раз подходит для таких вещей: он едко-игольчатый, неровный).
– Иди сейчас же в комнату!
– Зачем? – я неохотно поднималась и складывала зонтик. – Мне и тут хорошо.
– Темно. Ты себе так зрение испортишь.
Испорчу? Хотела бы я испортить здесь что-нибудь! Сколько я ни пыталась, ничего из этого не выходило. Бывает, пока крестные не видели, я хватала ножик и начинала кромсать им стены: царапала их сверху донизу, пыталась искорежить их, исполосовать. Могла отколупнуть кусок то там, то здесь: камень в башне мягкий, легко крошится. Минуту или две я любовалась тем, что сделала, – потом порезы начинали затягиваться, и стены приобретали первоначальный вид. Я сползала на пол. Сидела, скрестив ноги, закрыв руками лицо. Беззвучно, давясь слезами – мне не хотелось, чтобы крестные услышали меня, – я плакала от бессилия. От того, что ничего не могу изменить. От того, что крестные должны неизбежно уйти, и тогда я останусь одна. Мне хотелось забыть об этом. Вернуться на несколько месяцев назад, когда я еще не знала, когда они еще не говорили мне. Закупориться. Застыть в этом состоянии неведения.
Я так и жила целый год этим ощущением – мне исполнится шестнадцать, и они все уйдут. Появятся на один день, чтобы попрощаться, – и исчезнут. Время еще оставалось, и я пыталась ухватиться за него: твердила себе, что нужно дорожить им, дорожить каждым днем. Но у меня ничего не получалось – я только злилась и срывалась на них, начинала кричать. Потом замыкалась в себе и часами лежала, уставившись в стенку.