– Горус, давай, отдохнем, – вытирая пот со лба, Эли опустился на утрамбованный песок дороги, как только показалась деревня.
– Тяжелая, – выдохнул товарищ, присаживаясь рядом.
Полуденное солнце замерло над их головами. Звон стоял в ушах Эли. То ли от натуги, то ли от тишины, царившей вокруг.
– Горус, как так получилось, что твоего отца казнили? Он же египтянин, – отдышавшись, задал Эли вопрос, мучивший его с недавних пор.
Немного подумав, Горус неопределенно пожал плечами.
– Ну и что, что египтянин? Мы тогда жили в деревне, близ Анх-Тауи[13]. Была засуха. Людям нечего было есть. Начались голодные бунты. Пришли военные. Деревенские стали обвинять, что это мой отец подбил всех. Отца казнили. А потом еще несколько человек… Мы с мамой бросили все, что у нас было, и на барке приплыли сюда.
Горус рассказывал свою историю обыденно, без эмоций, словно речь шла не о трагедии, постигшей его семью, а самом обыкновенном происшествии.
– Мы некоторое время жили в городе, снимали комнату у торговца сувенирами. Но и оттуда пришлось уехать, торговца поймали на продаже золота из гробниц. Так мы и перебрались к вам в деревню…
Эли словно впервые видел перед собой Горуса. Надо же, его товарищ, оказывается, уже столько бед и лишений пережил, что иному взрослому человеку и не снилось…
– Ну, что, отдохнули? – поднялся с места Горус. – Пошли дальше?
– Подожди, я сейчас, – Эли полез в корзину.
Он достал из-под бычьей шкуры серебро, протянул товарищу.
– Возьми, Горус, это тебе. Я знаю, вы бедно живете.
Горус во все глаза уставился на пригоршню пластин.
– Это что – серебро?! Ух, ты! Откуда у тебя столько?!
– Мне их какой-то странный дядя подарил.
Серебряные пластины с приятным звоном посыпались в пухлые ладони Горуса.
– Оставь их себе, что твои скажут? – смутился толстяк. – Или давай разделим пополам!
Они разложили монеты на две кучки прямо на земле, покрутили головами, куда бы их пристроить, положили обратно в корзину: две кучки – рядом…
* * *
Полуденное солнце медленно покатилось на запад. Под натиском освежающего ветра со стороны Великого моря жара начала отступать. Городская площадь постепенно наполнялась людьми. В печах загорелся огонь, в воздухе раздался аромат свежеиспеченных лепешек, жареного мяса с добавками приправ.
Рядом с писцом присел другой писец, через час их было уже трое на ступенях храма.