Еще недавно Майя не думала о писательстве: ей вполне хватало проблем и на основной работе. Но, прочитав за одну декабрьскую ночь, пока валялась дома с растянутой лодыжкой, «Танец со временем», она плакала, смеялась, вскакивала, закрывала книгу, чтобы лечь спать, и снова впивалась в строчки покрасневшими глазами. Это было про нее. Это было для нее. Это было так, как будто ей залезли в самое сердце в стоптанных грязных кроссовках, наследили там, раскидав окурки и смятые обертки от леденцов, а потом отмыли все до глянцевого блеска старинного серванта. И вывернутое наизнанку сверкающее сердце забилось на совершенно иной частоте, в пепел сжигая все, что было с ним до этого.
Майя прижалась пылающим лбом к заледеневшему окну. Мороз, великолепно-расточительный и равнодушный, расписал его тайными письменами изморози. С недавних пор ей везде мерещились знаки и символы.
Батареи грели так, будто задались целью превратить крохотную квартиру-студию в филиал Сахары. Воздух от этого становился дряблым, рыхлым и потным, высушивая слизистые и накапливая под ногтями статическое электричество. Холодное зимнее небо, истоптанное снегом, падающими звездами наваливалось на улицы сумасшедшего города. Недавно Костя, друг еще со школы, за столиком шумного и пахнущего пережаренной картошкой фастфуда сказал ей:
– Завязывай ты с охотой за этим писателем. Отпусти уже. У тебя глаза стали пыльные. Если резкий порыв ветра сдует эту пыль, останутся только темные страшные впадины.
Но Майя не могла отпустить. Как и не могла объяснить даже лучшему другу, в чем суть ее одержимости. Он бы не поверил. Никто бы не поверил. Она сама далеко не всегда могла, но запретила себе сомневаться. Не позволяла сомнениям подточить и без того истончившуюся грань реальности и ее собственной личности. Разрывы во времени существуют. Провалы, кротовины, черные дыры, порталы. В них залетают редкие колючие снежинки, пожухлые осенние листья, цепочки невольно оброненных слов, еще не написанные книги.
Где же, где же тот момент, когда ее время свернулось немыслимой петлей Мебиуса? От горячего дыхания морозные письмена на стекле начали расплываться, а она продолжала перебирать в уме четки сцен и событий.
По улице прогрохотал, стуча костями рессор, трамвай. Темные силуэты людей и машин стали похожи на небрежные татуировки на белом снегу. Подмороженные воробьи на карнизе болтали о чепухе. Ровно как и они в уютном тепле заваленного книгами и несвежими кофейными чашками кабинета Александра Берга. Стекающее грязным потоком с крыш рыжее зимнее солнце журчало в водосточных трубах. Путалось в волосах, пахло медом и пыталось расцветить бледные щеки. Ночь с мягким шорохом опускалась на улицу и делала фигуры прохожих похожими на изломанную мебель.