– И Николашка с царственными бульдожками на дирижаблю к нам в губернию пожалут! – выдал кто-то из толпы. Публика смеялась в кулачки и бороды.
– Кто еще изложит свою фантасмагорию? Прошу-с!
Не медля, вышел я. Шестьдесят два процента зарядки и отсутствие городового прибавили мне доброй воли. Разодетые франты, ссыльные, цеховики
смотрели на проекцию бесовского компаса как на искушение тьмы, отдалявшей ангелов от людей при воцарении апокалипсиса. Над куполом ротонды засияла часовня из путеводителя. Я приблизил панораму моста, добавил эффект присутствия скоростного поезда. В просветах тоннеля стояла рудничная пыль, глыбы падали в чашу подтопленного карьера, выбивая со дна кресты и красную щепу.
В шумном одобрении я изучал лицо, глядевшее на меня с воплощенных полотен, легко вживавшееся в божественные планы любого столетия, сопереживал творческой единице театрального райка, выдавшей доморощенные девичьи переживания
за свои личные. Я, как вылезший из шкатулки черт, повел простушку по сукровичным сводам подземного мортуария, испытывая на себе вредоносную культуру бактерий, тянувших органику из брошенных в подземке жизней. Электрический тротуар подтолкнул красоту ее Бога под слабый ключевой свет прожектора. Мы обогнули Землю по возвышенной дороге Джамейке в империи скрытых космических решений, заклепанного в металл духа эстакад, в плену высоток, расквартировавших волости и деревни. На кессонном потолке дома – утюга странствовавшие души подрядились на роль демпфера инопланетного маятника, банка для займа чувств, умений и навыков построения сообщества единой судьбы человечества. В сыром, нетопленном «носу» Флэтайрон – билдинга я протянул Груне антибиотик из дорожной аптечки.
– Аграфена, я ваше в-родие не цаца какая, не земский докторишка, я личный врач Его императорского величества, самый действительный, самый тайный его советник. Гриша Распутин давеча снадобье сотворил. Никакого, тьфу, калия и ртути! Во имя Государя! Залпом! И не вздумай выплюнуть!
Я нацеловал
прятавший сиропы ночных фонтанов лоб, спавшие над дикой утопией парков дуги бровей, набрал целую бухту шланга и нырнул под кряжи сочленённых, соленых тел нашего плавучего острова. Во внутренней бездне моего космоса виднелись вечные руины страны – няньки. За свежестью садов, за убранством платков, за кристальностью зрачков наблюдалась такая полнота взгляда, через которую, открывался портал, влетал свет в двадцать иллюминаторов моего акваланга. Не марсианский разум, а Святой Дух опускался в обетованный омут, под копившую чужую боль корягу облеченного в благодать отшельника. Течение несло меня через буреломы, через зажатые горами распадки, прибив к обнесенной голубой каймой ложбинке, на усланный еловым лапником путь горемычной души в берестяной Китеж – град.