Если раньше я была обычной невидимой мышью в очках, то теперь очень даже видимой и некрасивой. Эта добавочная стоимость мне не очень нравилась. По дороге домой я думала, как себя ненавижу. Почему я не Кристина, почему такая, какая я есть? Ей бы никто не посмел сказать такое. Она была не красавица, но ее миловидности, обожаемой мальчишками, и непринужденного обаяния хватало для того, чтобы ей все сходило с рук. Она была так самовлюблена, что и другие верили в ее восхитительность. Где учат любить себя, господа? Дайте адрес, что ли.
Тем временем дома меня ждала любящая мать.
– Что с лицом? Нечего мне тут рожи корчить. Опять чем-то недовольна?
– Со мной Кристина не разговаривает, – по глупости рассказала я.
– И правильно, ты ей не подходишь. Ты себя в зеркало видела?
«Толстая корова,» – говорили ее глаза. Она тяжело вздыхала, даже если заставала меня с яблоком в руке или просто в радиусе кухни. Когда я входила в комнату, они с белым воротничком демонстративно смотрели программы про худеющих или пластическую хирургию и с серьезными лицами обсуждали, как же мне «помочь».
В тот вечер мама больше не обращала на меня внимания, и слава богу. Я закрылась в своей комнате, легла на кровать и погасила свет. Я бы и рада поплакать, только как-то не получалось. Я стала думать, что со мной не так. Ночью мне снилась Кристина, она хохотала и тыкала в меня пальцем. И Даня там был, смеялся вместе с ней.
После этого я стала знаменитостью. Но за этот титул никто не хотел со мной соревноваться.
– Смотри, какие очки!
– Зато какая задница, как она только помещается на стул!
– Вот это сиськи, а ей точно 14?
Девчачьи, мальчишечьи, даже учительские пары глаз посматривали на меня исподлобья, сверху вниз и обратно. На меня, потом на телефон. Было чувство, что меня раздевают.
В золотой век нашей дружбы мы с Кристиной фотографировались в купальниках у меня дома, болтали про надвигающиеся каникулы. Она разубеждала меня, говорила, что я совсем не толстая, что вот такой фасон купальника мне пойдет – я надевала, она фотографировала, показывала мне. Мне даже не пришло в голову попросить ее удалить что-то. Там была я одна, была и с ней – чтобы был виден масштаб трагедии. И виден он был теперь всем.
Я быстро выросла, и мать часто приходила пораньше, чтобы неожиданно застать меня за чем-то развратным. По ее меркам, я должна была обязательно кого-то водить в дом. И когда она так врывалась, не предупредив, а я мыла посуду вместо того, чтобы прятать в шкаф малолетних (или сорокалетних) ухажеров, неоправданные ожидания злили ее еще больше.