В итоге, когда мы явились в участок, начальник следствия отчитался Чудновскому и выдвинул мою версию, приписав ее своему “пытливому” уму, да еще выпалил полицмейстеру, что я полез самостоятельно осматривать труп. Алексею Николаевичу не понравилось услышанное, и он запретил мне выезжать на места преступления, нагрузив бюрократической работой. Возможно, так бы продолжалось достаточно продолжительное время, пока не случилось убийство, которое тоже могло попасть под классификацию начальника следствия как “очередной прибитый”. Поначалу так и произошло. Чудновский кинул на мой стол папку с делом под номером 3220 и попросил заполнить все поля в личной карточке жертвы. Занявшись делом, я поднял взгляд на полицмейстера и заприметил в его руках мятый, перепачканный грязью бумажный пакет. Не успев толком сформулировать вопрос, я кивнул на пакет и выкрикнул:
– А это что?
Алексей Николаевич сморщился и неохотно ответил:
– Нашли возле тела и по глупости приписали к уликам. Вот для чего, спрашивается, тащить весь этот мусор в полицейский участок?
Моя рука, соревнуясь в скорости со вспышкой озарения, нырнула в карман мундира и громко упала на стол. Чудновский вопросительно посмотрел на кусочек бумажного пакета, несчастно скукоженного на моей ладони.
– Точно такой же я нашел на том месте преступления, недалеко от тела… якобы… – я драматично выдержал паузу перед последним словом, – … якобы изнасилованной девушки.
Уверенность в том, что полицмейстер не сочтет меня дураком, была не так высока, особенно очень смущала долгая пауза, выдерживаемая Чудновским.
– Звучит очень глупо, юноша, – наконец обратился он ко мне. – Но что-то в этом есть, давай сюда.
Радости моей не было предела. Первая зацепка, в первом серьезном деле, да и, хоть не явно, но все же одобрение со стороны полицмейстера города Люберск. Я был готов рваться в бой, найти каждого преступника и наказать его по закону… Но Алексей Николаевич не спешил вытаскивать меня из лап бумажной волокиты. Конкретных обоснований этому поступку я от него так и не услышал, лишь единственная фраза, размытая в душном смраде моего кабинета, звучала изо дня в день: “Ты не готов”.
Возможно, такое отношение ко мне со стороны полицмейстера и заложило фундамент для обиды на Чудновского, которую я держал в себе долгое время.