– Самогонки? – спросила она.
– Ну, что ж, давай самогонки, – согласился Леонтий и ладонью протёр от небритой щеки по губам, словно не давая себе что-то сказать.
Елизавета, сидя напротив него, смотрела томно ждущим взглядом, и вдруг нечаянно увидел Леонтий на ее гладкой шее стремительно пульсирующую жилку. Он сдвинул брови, засмеявшись глазами, и отложил рюмку.
– Чего же ты? – Она недоуменно взмахнула черными крыльями бровей.
В глазах его снова заплясали черти, как всегда, говорили люди, видевшие этот его взгляд. И они стали слегка прищуренными и смешливыми.
– Иди ко мне, – прошептал он.
Елизавета обошла стол, медленно обнажая в улыбке плотно слитые зубы. И, прижимаясь к Леонтию большой мягкой грудью, почти шепотом спросила:
– Ко мне ехал иль мимо проезжал?
– И то и другое, – улыбаясь, ответил Леонтий.
И Елизавета засмеялась.
– То-то, спасибо! Уважил бедную Елизавету… А я-то, грешница, боялась, думала – появишься иль нет уже?
Он проворно дунул на свечу, и Елизавета в потемках постелила постель, заперла на задвижку дверь в сенях и с презрением, с чуть заметной досадой сказала:
– Беспутный ты, Леонтий. Ведерник цыганский тебя делал.
– Так-то? – шутя обиделся Леонтий и даже сапог перестал стаскивать. И тут же оскалился в улыбке.
А Елизавета продолжала:
– Вот в глаза твои смотрю, лихие они у тебя, а вот у бабы попросить приюта робеешь. – Она заговорила невнятней, зажав зубами шпильки, расплетая волосы. – Моего Мишу ты помнишь? Он ростом меньше меня был. Ты – высокий мне, а он чуток меньше. Так вот я его любила за смелость. Он меня любил несмотря на то, что боялся тебя. А ведь ты его стращал до самой смерти. Может, через это он и помер. Он ить знал, что я его не любила… – с гордостью закончила она.
Леонтий вспомнил рассказы хуторских казаков про ухажера Елизаветы, которые были свидетелями его смерти: будучи в доску пьяный он бросился в ледяную речку с моста, убитый нелюбовью гордой Елизаветы.
И Леонтий улыбнулся, словно хищник, как-то по-особому оскалив свои белые зубы.
Елизавета легла к нему, часто дыша, и когда он обнял её с силой, покорно придвинулась к Леонтию.
А через полчаса она, продолжая начатый разговор, она прошептала:
– Мишку не любила, а вот тебя… так, ни за что, – и прижалась к груди Леонтия маленьким пылающим ухом.
Уже перед зарей она спросила: