К концу последнего припева я слегка охрип, поэтому, закончив,
достал манерку из сумки, стащил с горловины стакан и жадно
отхлебнул. Сначала прополоскал рот от пыли, сплюнул, и только затем
напился теплой воды.
– Славная песня, – сказал наблюдавший за мной Спешнев. – Что,
вправду, сами сочинили?
– Приходилось такую слышать? – ответил я по-еврейски.
– Нет, – сказал он, – необычная больно. У нас так не поют. Не
возражаете, если прикажу солдатам перенять слова? Думаю, им
понравится. Про егерей хорошо сказано, и про командующего. Кстати,
Платон Сергеевич, могу поклясться, что вы прежде носили мундир.
Шагаете привычно, песню поете ловко. Я прав?
М-да, спалился. И вот что ответить?
– Ничего не желаете рассказать? – продолжил Спешнев.
– С вашего разрешения позже, Семен Павлович. С глазу на
глаз.
А то возчик встрепенулся и уши греет. Да и ближние егеря
оборачиваются.
– Хорошо, – кивнул капитан и закрыл глаза.
Мы прошли еще километра полтора (версты, нужно отвыкать от
привычных мер), как от головы колонны к телеге подошел
фельдфебель.
– Ваше благородие! – доложил Спешневу. – Передовой дозор
углядел: лес кончается. Впереди луг и река. Дорога ведет к ней,
значит, брод имеется. Дозвольте встать на дневку. Лошади
притомились, да и люди тоже.
– Вставайте! – разрешил Спешнев. – Лошадей распрячь, напоить и
пустить пастись. Егерям помыться и варить кашу. Выполняйте!
– Слушаюсь! – козырнул фельдфебель и ушел обратно. Егеря,
услышав об отдыхе, повеселели и зашагали бодрее. Я – тоже. Тело
чесалось от налипшей на кожу пыли, и желало скорей окунуться в
воду. Знать бы тогда, чем это кончится!
***
Для дневки фельдфебель выбрал
поляну у края леса, раскинувшегося на высоком берегу поймы
безвестной речушки. До нее метров триста. Малоезженая, заросшая
травой дорога, спускалась по склону к поросшим кустарникам берегам,
между которых блестела неширокая полоса воды. Едва прозвучала
команда остановиться, как я рванул к ней. Подбежав, стащил с себя
сумку, пропотевшую одежду и ухнул в воду. Ну, как ухнул? Речушка
оказалась мелкой, едва до пояса, так что просто присел. Зато дно
оказалось песчаным, а вода – теплой.
Фыркая, как лошадь, я умыл
лицо, шею и уши, затем осторожно, стараясь не зацепить рану,
смахнул мокрой ладонью пыль с волос. Мыть их пока нельзя – занесу
инфекцию в рану. Выполнив необходимые манипуляции, я растянулся во
весь рост на мелководье. Вода, журча, обтекала меня с боков.
Подплыли наглые пескари и стали тыкать носами в ступни, исследуя
возникший объект на предмет пожрать. Я отгонял их ленивыми
движениями ног. Они порскали в стороны, но затем возвращались. В
прозрачной воде их попытки чего-то от меня откусить просматривались
отчетливо. От такой идиллической картины внутри поселилось
умиротворение, я на некоторое время забыл обо всем и предался
неге.