– Так интересно жить, не помереть бы раньше времени!
Однако проклятье дома работает, как автомат Калашникова. Бац – и мама снова собирает больничный вещмешок: кружка, ложка, тарелка, ночнушка, рулон туалетной бумаги.
Ты волнуешься умеренно: десятый по счету тромб, люди вы опытные. С утра едешь в больницу; перемешались в сумке апельсины, сигареты и крохотные белые книжечки (любовные романы – мамино открытие девяносто второго года). Входишь в палату и видишь, как она катается по полу и грызет кровавые губы.
Прошло двенадцать часов без операции. Хирурги разбежались, остался один «глазник». В Москву ее не отправили, потому что у «скорых» нет бензина. А там езды-то – двадцать минут!
Дура ты нерасторопная! Надо было ночью к матери ехать!
Хватаешь такси, мчитесь в МОНИКИ.
Исчезла ее фирменная бычья выносливость: кричит во всю глотку и рыдает без слез. Таксист останавливается:
– Вылезайте! Не поеду в таком дурдоме!
Ты ругаешься с водилой и уговариваешь маму еще чуть-чуть потерпеть. Хватаешься за ляжки, чтобы она не видела, как бешено тебя трясет.
– Будто ногу поливают кипятком… из чайника, – бормочет обессиленно.
Потом тебе скажут, что так отмирают ткани, и мозг привычно утащит этот факт в копилку актерских наблюдений. Идиотка. В последние часы маминой двуногой жизни тебя занимает этюд «Боль»?!
Мертвую ногу отрезали в четыре дня. Хирурги отвоевывали у гангрены то лодыжку, то колено, но гидра вцепилась высоко. Остался уродливый косой обрубок в двадцать саниметров.
Она выла над культей, как над мертворожденным ребенком, а через неделю спокойно сказала:
– Лучше бы отрезали вторую грудь.
В нынешней войне как-то подзабылась ее мастэктомия, хотя минуло всего полгода. Ты еще помнишь, как она причитала: перестала быть женщиной…
Мама относилась к бедам, как барон Мюнхгаузен: погоревала над утраченной грудью, вытащила себя за волосы, да и пошла жить дальше. К моменту выписки из «Герцена»39 уже шутила, что стала настоящей одногрудой амазонкой.
– Я ведь Стрелец, – замечает невпопад.
Ты делаешь понимающее лицо.
О том, что опухоль – злокачественная, известно лишь тебе да хирургу. Он утешает на прощание:
– Десять лет мы гарантируем. Отрежем вторую грудь – это пять лет, удалим матку – еще пять.
«То ли мясник, то ли прораб», – думаешь ты, высчитывая предполагаемую дату, и ахаешь. Значит, маме будет всего пятьдесят два, когда…