– Подъезжай к дому двадцать пять по Фонтанке, – крикнул он извозчику, и тот с готовностью завернул к нужному адресу.
Весь промокший и продрогший Ланской был хорошо принят у Карамзиных и быстро отогрелся и духовно, и физически в гостеприимном доме.
Софья Николаевна Карамзина, радушная хозяйка, внешней красотой не отличалась и доброго характера, по мнению Ланского, не имела, но сумела образовать такой кружок, какого больше нельзя было сыскать в столице. В салоне была самая дружеская обстановка, которую только можно было пожелать. Всё здесь было по-простому. Говорили больше по-русски, не стесняясь в выражениях. Великосветские правила и условности, от которых иногда так уставал Ланской, здесь были не в чести. Ценились, наоборот, свобода и остроумие. Душой салона, конечно же, был Пушкин.
Ланской издали наблюдал за этим удивительно талантливым, умным, подвижным человеком, который имел множество друзей и столько же врагов. Из-за этого Пётр невольно ощущал к нему какое-то странное чувство, похожее на жалость. Но, естественно, никогда никому не говорил об этом. Разве можно жалеть гения? И всё-таки поэт напоминал ему светильник, горящий, в отличие от своих собратьев, ярче всех, большим пламенем, но от этого возникало ощущение, что и сгорит он первым.
Странная сцена с Пушкиным в последнюю встречу на балу повергла Ланского в недоумение. Почему он так пристально смотрел на него, словно видел в первый раз? Общих дел у них не было, и ничто с поэтом их не связывало…
Тепло и негромкое жужжание гостей салона, усаживающихся для прослушивания последнего произведения Александра Сергеевича, чуть не усыпили уставшего Петра. Сначала он с тайной надеждой высматривал Идалию, которая тоже обещала сегодня приехать. Однако её всё не было, и Пётр, устроившись в уголке салона на маленьком канапе, почти задремал.
"В день, назначенный для выезда, в самую ту минуту, когда готовился я пуститься в дорогу, Зурин вошёл ко мне в избу, держа в руках бумагу, с видом чрезвычайно озабоченным. Что-то кольнуло меня в сердце. Я испугался, сам не зная чего. Он выслал моего денщика и объявил, что имеет до меня дело. "Что такое?" – спросил я с беспокойством. "Маленькая неприятность, – отвечал он, подавая мне бумагу…"
Ланской вздрогнул – слова романа чем-то напомнили ему собственное беспокойное состояние в ожидании наказания от императора за непослушание. Пушкин читал так выразительно, что, казалось, это он и есть Гринёв. Встревоженные взгляды устремились на автора, а Ланской из своего угла стал рассматривать гостей.