До седьмого класса я, как и прежде, любил одиночество, общение находил только в книгах. Но постепенно стал замечать, что к обычным моим беспокойствам и тревогам добавилось еще одно неведомое мне ранее переживание. Откуда-то взялось желание быть частью коллектива. Частенько с тоской в сердце и, тяжело вздыхая, припадал я к окошку и наблюдал, как играли мальчишки во дворе. И мне хотелось к ним. Даже в своих мечтах я уже путешествовал не один, как раньше, а с воображаемым другом. Я начал тяготиться своего одиночества. Нет, я не хотел шумной компании, я хотел друга.
Раньше, всем, что было на душе, я мог поделиться с мамой. Но не теперь. У меня появились тайные мысли и желания. Они были только моими, очень личными и неприкосновенными. Такое чувство собственности, пусть касательно только мыслей, мне нравилось. Это давало ощущение взрослости. И, наверное, только с настоящим другом я мог бы разделить свои новые взрослые переживания.
– Кирюша, иди, поиграй во дворе, – вдруг сказала мама. Она вошла незаметно и я вздрогнул.
– Мне уроки учить надо, – ответил я.
– Погуляй, погуляй, – сказала мама и ушла.
В последнее время она гнала меня на улицу ненастойчиво, скорее, из-за родительского долга, чем из-за желания, чтобы я вышел во двор. Ей пришлось согласиться с тем фактом, что кроме проблем мои гуляния мне не приносили ничего хорошего.
Казалось бы, ну, что тут такого, когда мальчишка играет во дворе со сверстниками. Да ничего необычного. Но не в моем случае.
Один раз мама меня буквально выманила на улицу, позвала ребят помладше и оставила с ними, а сама ушла в магазин. Начиналось все хорошо, стали играть в прятки. И тут меня позвал сосед Никита и предложил спрятаться вместе с ним. Он открыл дверь в подвал, пропустил вперед. Я зашел и услышал, как за мной захлопнулась дверь, и закрылся замок. Через некоторое время я услышал голоса за дверью. Никита собрал своих друзей и хвастался перед ними. Будто запереть человека в подвале – великий подвиг, а не великая подлость. Я безнадежно просил выпустить меня, но в ответ слышал только язвительный смех и неприличные слова.
Я присел возле двери и стал ждать. Я почему-то верил, что у этих ребят пройдет кураж и проснется совесть, возобладают добрые чувства, и тогда они придут и откроют дверь. Я этого ждал с волнением и тревогой, как всегда и везде.