Дурманили сладчайшими шлейфами укор пленительных капканов, реявших в гроздьях экстаза:
Они были и дьяволом, и жертвой, грезя о запретном плоде, украшавшем древо познания,
В чьих темных кронах затерялись змеиные хвосты, жаждущие обволочь эйфорией рощи Эдема.
* * *
Бондаж сумрачно-ядовитых садов расползался, как змеи, будоража гибкими веревками
Созревшие плоды, ниспавшие во тьму гроздьями чувственных желаний.
Вкус их запретных увлечений скользил меж пышностью и ленью,
Когда, съедая аромат, буря прельщалась агонией и наслаждалась грацией ее ненастий.
Руины фруктовых деревьев и кладбища из лоз, сплетенные с извивами змеиных стеблей,
Увлекали развращенные близостью скорпионов удовольствия, которые возлегли
На панцири, облаченные в шипастые ошейники: прикоснувшись к цитрусово-сандаловым грезам,
Они льнули к блажи роковой, вкусив отраду порочных игрищ, восславленных в пиршествах пут.
* * *
Окутав бархат бордовых затмений, соблазны и экзекуции очаровывали угрозы,
Изверженные из голодного жерла сада, и испаряли ядовитость экзотическим дурманом,
Который расползался в блеске опаловой чешуи, как ныряющие в лепестки плети.
Нежась в дурмане, они злокозненно трепетали, извиваясь в запретных соблазнах греха,
И пьяные фрукты опускались под тяжестью их табу к рощам жал и шипов,
Которые, окутывая толщу тел, пеленали шелковыми вуалями медовые тенета пыток.
* * *
Роковыми прелестями возбуждая, греховные аппетиты зрели в струях вуали, развевающей
Эфемерные удовольствия, которые, очарованные дивной экзальтацией целомудренных утех,
Ласкали зрелую истому плода, что, соками налившись, кроваво-мускусный соблазн источал,
Хулу и ересь возлюбив, как самый прелестный бордель, явившийся из цветущих объятий:
Они, скованные переплетениями колючих стеблей, благословляли каждый ласковый вздох,
Рожденный из увитого гадючьими хвостами алькова, разросшегося агатовыми шипами и грехами.
* * *
Как ярмарки блаженства, расцветающие на обнаженной впадине бедра,
Замирала гадюка, извиваясь в густой влаге меда и лелея налитые зрелостью плоды:
Они набухали развратным вкусом, искушая опьяненное вакханалиями благоухание,
Смакуя прикосновения дьявольских языков, скатывающихся приторным наркотиком
По коже, впитавшей вкус греха, – напиток ее прелестной юности
Был свеж и чист, подобен той необъятной меланхолии, что, рождаясь в муках,