А на площади тем временем танкисты, изнурённые боем, с красными лицами, устало вылезали из грозных гусеничных машин. Кто через верхнюю башню орудия, кто через нижний люк. Стаскивали с потных голов толстые шлемофоны. Негромко, как бы нехотя, переговаривались друг с другом и с пехотинцами. И понемногу вместе с солдатами всё больше заполняли площадь. А поодаль, возле комендатуры, почему-то стояла, словно забытая, метровая алюминиевая фляга, похожая на молочную. От неё сильно тянуло спиртом. И к ней один за другим подходили победители. Окружали. С кружками, фляжками. Звякал металл о металл. И вскоре вокруг фляги собралась небольшая толпа. Каждый хотел зачерпнуть прохладной прозрачной влаги. С устатку хлебнуть алкоголя, чистого спирта. И по очереди зачерпывали, глотали. Крякая и утирая мокрые подбородки. Но тут вдруг с порога комендатуры раздался отчаянный крик комбата: «Отставить!.. Отставить!» Он подбежал к ним и, растолкав, сапогом со всей силы ударил по фляге. И та с грохотом повалилась, покатилась, расплёскивая прозрачную «драгоценную» жидкость.
Кто-то испуганно выкрикнул:
– Да это же спирт! Чистый спирт! Командир!
Но комбат заорал:
– Идиоты! Это же чистый яд! – И повернулся к стоящим: – Кто пил?! Спрашиваю, кто пил?! – И шагнул к своему водителю танка: – Поддавашкин, ты пил?
Тот попятился, опуская пустую кружку.
– Ну пил…
– В госпиталь! Немедленно в госпиталь! Это же яд! Это же спирт смертельный, метиловый! Фашист нарочно для вас, идиотов, это оставил!
Но в госпитале умерли только трое: пехотинцы и сержант-наводчик тридцать четвёрки… А Поддавашкина откачали. Любимый механик-водитель Федя остался жив. Однако ослеп. Полностью. На оба глаза. И вскоре, конечно, из армии был комиссован.
И вот за стеной всё звучал густой его голос: «А помнишь…» Ну как, как же они могли не помнить страшные эти бои под Белостоком?..
…В темноте спальни я – малышка, конечно, не сплю. Из-под одеяла опускаю босые ножки. И в длинной ночной рубашонке, сшитой бабушкой из старых дедовых кальсон, крадучись по холодному полу, ступаю к двери. Светлый луч из замочной скважины пронзает тьму. Я наклоняюсь к дверной этой скважине, смотрю в столовую. Эти странные гости пируют и поют совсем неизвестную мне грозную военную песню: «Hа поле танки грохотали, / Солдаты шли в последний бой, / А молодого командиpа / Hесли с пробитой головой. / …По танку вдаpила болванка, / Прощай, pодимый экипаж. / Четыpе тpупа возле танка / Дополнят утpенний пейзаж…»