– Матросом идёшь?
– Матросом.
– Хорошо. – Не знаю, что тут особенно «хорошо», но так уж всегда говорится. – А я третьим штурманом.
– Тоже хорошо.
– Медкомиссию прошёл?
– В этом году не надо.
– А венеролога? Не намотал на винт?
– Ангел меня сохранил.
Ростом третий штурман был меня ниже, а вида ужасно задиристого. Где-то шрам себе заработал через всю щеку. Когда он смеялся, шрам у него белел, и лицо ощеривалось.
– Отойдём сегодня? – спрашиваю.
– В три часа, наверно. А может, завтра. Капитана ещё нет. А ты почему опаздываешь?
– Оформляли долго.
– Оформляли! Дисциплинка должна быть. Курточку не продашь?
– Нет.
– И не надо. Раз опоздал – будешь вахтенным. Повязку надень.
Он мне отдал свою повязку и сразу повеселел.
– В контору сбегаю. Лоции надо взять. И аптеку.
– Так и скажу, если спросят.
– Ну, молоток! Последи за берегашами. Видишь – как бочки швыряют. Все клёпки разойдутся. Ты покричи, чтоб кранец подкладывали.
– Покричу обязательно.
– Надо, знаешь, хоть покричать.
Мы друг друга поняли. Если кранец подкладывать – покрышку от грузовика, – это же каждую бочку нужно кидать отдельно. Так мы и через неделю не отойдём.
– А заскучаешь, – сказал третий, – на камбузе собачка сидит, Волна, поиграешь с ней. Сообразительный пёсик.
– Обязательно поиграю.
– А может, махнёшь курточку?
– Нет.
Он сбежал по трапу и скрылся. А я пошёл устраиваться. Кубрики на СРТ – носовые, под палубой. В каютке – дрифмейстер с боцманом живут; в двух кубриках – на четыре персоны и на восемь – вся палубная команда. Но туда, где четыре, мне и толкаться нечего, там аристократия – «Рыбкин»[20] поселяется, помощник дрифмейстера, бондарь и какой-нибудь матрос из «старичков», ветеранов этого парохода. Ну, а я уж как-то на любом судне – молодой, мне туда, где восемь. Я скинулся по трапу, толкнулся в дверь, а на меня – дым коромыслом, пар от горячего камелька, весёлый дух от стола, где трое сидело с дамами.
– Здорово, папуасы!
– Будь здоров, дикарь! С нами идёшь? Присаживайся.
– Нельзя мне. На вахте.
– А что на вахте, богу молятся?
Я поглядел – ни одного знакомого рыла. И койки пока все заняты. Одни – шмотками завалены, а в других лежали по двое, обнявшись намертво, шептались; из-за занавесок выглядывало по четыре ноги: два ботинка, две туфельки. Так он и будет, этот шёпот прощальный, – до самой Тюва-губы. Потому что порт – это ещё не отход. Вот Тюва – это отход. Там мы возьмём