На сцену вышел ведущий концерта высокого роста и, подойдя к микрофону, громко произнёс:
– Добрый вечер, дорогие друзья! Зал филармонии приветствует вас на сегодняшнем концерте, который мы вместе с вами ждали целых два месяца. Для нас сегодня действительно большой праздник, потому что мы имеем возможность услышать музыканта высочайшего уровня, который черпал свое мастерство у всемирно известного музыканта и педагога Давида Гинцеля. Разрешите представить: лауреат всесоюзных и международных конкурсов, солист Ленинградской филармонии, народный артист Советского Союза, профессор Ленинградской государственной консерватории имени Н. А. Римского-Корсакова Артём Иосифович Шварцман!
Эти слова подхватила волна аплодисментов и на сцену спокойной походкой вышел Артём Иосифович. Низко поклонившись публике, он сел за рояль, после чего ведущий продолжил:
– Иоганн Себастьян Бах – Чакона ре-минор.
В наступившей тишине Артём Иосифович медленно поднял левую руку и, утопив её в клавиатуру рояля, извлёк из него торжественный аккорд. Именно с этой минуты мой внутренний мир перевернулся. Всё, что я когда-либо слышал вживую, было и близко несравнимо с тем, что я услышал в исполнении Шварцмана. Каждый взятый им звук заставлял меня смотреть на этот мир иными глазами, а каждый сыгранный им пассаж открывал для меня дверь в новый неизведанный мир, в котором мне хотелось остаться навсегда. Это были чрезвычайно проникновенные мысли и ощущения. Теперь я отчётливо понимал значение слова гениальность. Это было то, о чём невозможно было рассказать, потрогать или передать. Всё, что было доступно, – только слушать и восхищаться. Этот профессор, который на первый взгляд казался довольно простым человеком, в эти минуты открылся моему сознанию как гений и творец, который мог своей игрой излечить тебя от всех болезненных мыслей и тревог. От его игры мои веки дрожали от слёз, а горло сдавливало чувство обиды от того, что я никогда не смогу так играть из-за своей бесталанности. Но всё же что-то жило во мне, что-то противостояло этому всему и мысленно продолжало верить в мечту стать таким же пианистом как Шварцман. После того, как он завершил пьесу драматическими аккордами, несущими в себе глубокий смысл, вся затихшая публика, не в силах совладать с назревшими эмоциями, громкими аплодисментами выплеснула свои чувства на исполнителя.