Комары налетают сразу
с хладнокровием насекомых.
Я пою очень звонким басом
под гитары своих знакомых.
Контрапункты не терпят глаз:
только гость по большим берегам.
Ведь печаль не преследует нас —
мы кладём её в свой чемодан.
Опрятный вид столичных кухонь – перемена мест,
а плёнка молока в кастрюле – механизм старения;
и глядя между створок, не ты видишь целое, но – срез пейзажа, где отрывок неба пахнет солнцем и спасением.
Но тише.
Шаг по широте проспектов,
по истории и вдохновению поэтов!
И город вдруг сужается до букв и взгляда,
и каждая простая улица мне почему-то рада.
Но мне не нужно вдохновение – только чёткий импульс.
Я трачу целлюлозу по общагам и скамейкам,
пока мой механизм не щёлкнет, и я не раскинусь
на асфальте у метро, под надписью «аптека».
Ведь лучший текст родится только накануне смерти
под простором контуров витрин и капителей,
когда раздастся крик и убегут с площадки дети,
когда звонок разбудит ночью, вырвав из растоптанной постели, ведь
Поэзия – это чужая жизнь в скучающих глазах,
где каждый образ растекается по зеркалу.
По зеркалу, в котором пишут и так верят в чудеса.
По зеркалу, в которое смотреть, по сути, кроме нас, и некому.
#69 (Московские зарисовки)
А зимнее пальто вдруг стало для меня осенним.
Я вытяну подальше пару красных кед,
и лёгкий шарф висит, как стетоскоп, на шее:
жизнь здесь слышно хуже, чем в зелёном городке.
Да и в целом, здесь существовать – гораздо суше,
а секундное отсутствие звука – будто благодать с небес,
ведь шум в московских лёгких складывает пополам и душит,
и бросает, как окурок, на брусчатку, потеряв весь интерес.
И когда весна и лето, осень и зима отыграны без швов,
когда научишься шагать быстрее, куда бы ты ни шёл,
то будешь до скончания века под деревьями у дома считать с теплом внезапно вылупившиеся лица бабушек из окон.
Есть такие истины, которые не представляется возможным пережить.
Когда они вдруг начинают скорбеть,
насколько они одиноки и как им плохо,
я молча встаю со стула и иду к себе,
ощущая в спину тяжесть вздохов.
Там запрусь на замок, расставлю книги
и буду читать им вслух кусочки любимых текстов. Прочитаю свои. И мой голос вдруг станет тихим,
потому что в такие моменты я говорю исключительно честно.
Можете, конечно, мне не верить, но я никогда не вру.