Немцы ломились, не считаясь с
потерями, суя щупальца моторизованной разведки во все щели. Так уж
вышло, что пара дивизий, в медсанбатах которых посчастливилось
служить Берестову, прикрывали важное направление, и для того, чтобы
усадить в мешок несколько других советских соединений, надо было
вермахту разгромить эти две. Сбить замок с ворот в амбар. Дивизии
корчились под ударами, пятились, теряя людей, технику и рубежи
обороны. Но – держались. И давали время – тем, в тылу, – прийти в
себя и организовать сопротивление нашествию. Несмотря на целый ряд
преимуществ, дело у нападающих шло со скрипом. В других местах
красноармейцы сдавались тысячами, а тут – уперлись. И дрались и за
себя, и за тех, кто уже сдался.
Как-то уже ночью Берестов причислил к
своему воинству троих уставших до чертиков пехотинцев с ДТ, которых
привез на танке громкоголосый старшина. Оставил бы себе и старшину,
да тот только фасон держал, а на деле оказался тоже покалеченным и,
когда бравада спала, – завалился бравый танкист при всем народе в
обморок, словно чувствительная гимназистка, с которой прилюдно
сдули пыльцу девственности.
Всю ночь шоферы мотались, увозя на
желдорстанцию десятки раненых, нуждавшихся в эвакуации. И всю ночь
грузили и грузили, и конца-края этому не было, как и в прошлые дни.
Стоны, жалобы, мат осипший, бравада и корявые шуточки тех, кто
ухитрялся держать зубами свою боль и страх…
И свинцовая, ставшая уже привычной,
запредельная усталость, тело как деревянное, плечи ломит… И
медсанбат на другое место пришлось перебрасывать, как разгрузились
от раненых. И когда принялись за работу на новом месте – опять
пошла та же работа без продыха, без минутки свободной.
А Берестов вдруг понял, что вся эта
жуть ему померещилась, потому как вот сидит довольная и спокойная
Мусик, кормит пухлой грудью симпатичного розового младенца, а тот
сосет молоко бодро и весело, косит на папку хитрым голубым
глазом…
Умиляясь этим зрелищем, отец
семейства перевел дух, покрутил головой и только открыл рот, как
больно врезался всем телом в жесткое и колючее. Очумело стал
озираться. Лежит на земле почему-то… Кто-то подскочил, помог
подняться.
Вырубился на ходу, словно пехотинец в
конце длинного марша, ноги и подогнулись. Успел даже сон увидеть. И
до того одурел, что еще минут пять тупо и старательно соображал,
где оно – настоящее, а что наоборот – привиделось?