Больной не то, что испугался, а
как-то трогательно смутился, и бронированное сердце медсестры
дрогнуло. Беда была только в том, что она сама понятия не имела,
при чем тут шляпник. Но признаться в этом сразу она почему-то
физически не могла, хоть тресни.
– Я сейчас не могу отвлечься и
объяснить, что такое шляпник с атропином, – сказала она несколько
менее строгим голосом, но бессознательно копируя профессорский тон,
важный и ученый. Потом посмотрела на пациента и закончила еще
мягче: – Подходите к концу смены, через пару часов, тогда я вам это
объясню!
Самое трудное было не показать, что
она не знает ни черта из спрошенного. Но, в конце-то концов, медик
она или где? И хотя пришлось побегать, как посоленной, и вынести
несколько удивленно-ироничных взглядов докторских (хотя при том у
нее осталось стойкое подозрение, что не все врачи сами-то знают,
чем связан проклятый делатель шляп с атропином). Наконец у
эрудированнейшего наркотизатора удалось выяснить, что тут имелась в
виду детская сказка про маленькую девочку, вот в ней как раз и был
такой сумасшедший персонаж. Ну, а шляпником он оказался совершенно
случайно, никаких конкретных выпадов в сторону как ремесленников,
делающих головные уборы, так и пролетариата в целом нету. Разве что
врач сказал, что в ходе изготовления шляп активно пользовались
ртутью, а пары ртути ядовиты и вполне вызывают нервное
расстройство, так что, видимо, тут было профессиональное
заболевание. Такое вот нарушение охраны труда. А само это выражение
принадлежит чуть ли не самому Кохеру, который великий хирург, а не
щипцы. Щипцы же, точнее зажим – был тоже им изобретен и потому
назван его именем.
Рувинская от души поблагодарила и уже
с нетерпением ожидала прихода пациента. Тот пришел минута в минуту,
и это тоже понравилось педантичной медсестре. Благосклонно она
сообщила всю кладезь знаний с таким видом, словно уже при рождении
знала это отлично, а не выслушивала полчаса назад. И обрадовалась,
увидев уважение в глазах покалеченного парня. Он аккуратно написал
на бумажке слова благодарности, и это тоже понравилось молодой
женщине. Видно было, что он сам стесняется своего обезображенного
лица и любая другая особь женского полу, скорее всего, рухнула бы в
старорежимный обморок при первом же взгляде на калеку, но Рувинская
работала на отделении уже давно, видывала и не такие виды, уже
привыкла. Как-то так получилось, что разговор продолжился и дальше,
говорила она, он – писал, но как-то одно за другое…