Олег искусился быстро и окончательно. Он изучил все, что сохранила мама, так и не проболтавшись об увиденном никому, даже самому лучшему другу. Вместо «Отче наш» Олег зубрил имена художников и писателей. Мама рассказывала ему о картинах, которые никогда не видела и о книгах, которые никогда не читала, о музыке, которую никогда не слышала.
– Может, можно где-нибудь достать еще репродукций?
– Нет. То, что мы храним эти – и так безумие, – отрезал отец.
Олег слышал, как они спорят. Как мама убеждает отца, что это-то и есть главное: сохранить, рассказать, передать дальше. Только так можно не проиграть, только так можно бороться и победить.
– Однажды все это закончится, и тогда такие, как он, те, кого научили любить и беречь красивые и важные вещи, смогут вернуть их миру.
Олег знал, что его родители все время боятся. Даже дома они говорили, понизив голос, всегда проверяли, закрыта ли дверь, были подчеркнуто вежливы с соседями, но не доверяли им.
Чуть легче дышалось за городом, в маленьком домике в полумертвом поселке, отрезанном от жизни плохими дорогами и отсутствием связи. Там часто собирались мамины друзья. Люди, непохожие на тех, кого Олег видел каждый день. Они ярче одевались, громче смеялись. Говорили об искусстве. Отец их недолюбливал, не хотел, чтобы с ними сталкивался Олег. Потому что отец был до последней косточки пропитан страхом. Казалось даже, если принюхаться, страх этот можно было учуять. Когда они собирались на даче, Олег выбирался из своей комнаты и, притаившись на лестнице, подслушивал непонятные наполненные бьющейся жизнью разговоры. Его мама ничего не боялась, и за это Олег ее обожал.
Мама хотела, чтобы Олег рос без страха. И у нее это почти получилось. Почти.
Мама всегда говорила с ним, как со взрослым, но были вещи, которые она ему не рассказывала. Например, что в подполе их летнего дома хранились картины – не репродукции, а оригиналы. Что она участвовала в подпольной системе сохранения искусственного. Не говорила она об этом и отцу. Но решило мамину участь даже не это, а то, что она сама была художницей. И сладкий запах, который у Олега ассоциировался с мамой, был на самом деле запахом масляной краски.
Комната для свиданий находилась в самой глубине пищевода карательной системы, проглотившей маму. Олег шел немного позади отца, наполненный виной, стыдом и страхом. Отец тоже был сумрачен и тих, как зимнее утро. Но когда хмурый охранник пропустил их в комнату, тьма и холод на мгновение отступили. Она знала, что ее ждет уже тогда, это Олег с отцом цеплялись за призрачные надежды. Она все знала. Знала, что доберутся и до домика, и до подвала. Все это она скрывала от них и этим спасла им жизни.