Время для разных людей идет по-разному[16]. Для нас оно шло иноходью, рысью и галопом весь октябрь. (До утра двадцать второго ноября оно не останавливалось, а с тех пор, казалось – по крайней мере, мне, – по-настоящему так и не пошло.)
Мы уже давно перечислили свои сильные и слабые стороны. За Мередит последовал Александр, с некоторой гордостью заявивший, что умеет пугать людей, но признавшийся, что его тревожит, не стал ли он злодеем в истории своей собственной жизни. Рен выхватила обоюдоострый меч: она была в теснейшем контакте со своими эмоциями, но в результате оказывалась слишком чувствительна для артистической среды с настолько высокой конкуренцией. Ричард рассказал нам то, что мы и так знали, – что он несокрушимо уверен в себе, но из-за его эго с ним трудно работать. Филиппа сделала заявление без тени неловкости. Она была разносторонней, но из-за того, что не попадала в «типаж», ей всю жизнь предстояло играть второстепенные роли. Джеймс – он говорил медленно, погруженный в свои мысли, словно не замечая нас, – объяснил, что полностью вовлекается во всех персонажей, которых играет, но иногда не может оставить их в прошлом и выучиться снова быть собой. К тому времени, как пришла моя очередь, мы настолько потеряли чувствительность к неуверенностям друг друга, что, когда я сказал, что на нашем курсе таланта у меня меньше всех, никто, казалось, не удивился. Сильную сторону я найти не смог, в чем и признался, но Джеймс меня перебил:
– Оливер, каждая сцена, в которой ты участвуешь, получается о других. Ты из нас лучший человек и самый щедрый актер, а это, наверное, куда важнее таланта.
Я тут же заткнулся, я был уверен, что он один так считает. Как ни странно, никто не возразил.
16 октября мы расселись на свои обычные места в галерее. Снаружи стоял идеальный осенний день, воспламенивший деревья вокруг озера. Пылающие цвета – золотисто-рыжий, сернистый желтый, артериальный красный – мерцали на поверхности озера вверх ногами. Джеймс выглянул в окно поверх моего плеча и сказал:
– Гвендолин, судя по всему, приставила художников варить бутафорскую кровь, чтобы полить весь берег.
– То-то будет весело.
Он покачал головой, приподняв уголок рта, и скользнул в пустое кресло напротив меня. Я пододвинул к нему чашку с блюдцем, посмотрел, как он поднес чашку к губам, все еще улыбаясь. Из коридора ввалились остальные, и чары ленивого покоя рассеялись в воздухе, как пар.