Держался бодро раненный вожак.
Достойно, хоть достоинства мужского
лишился рано – в детстве. Рос рисковым
парнишкой и украсть был не дурак.
Однажды, правда, допустил погрешность:
на берегу стащил у рыбаков он
улова чуть – поймали. Били так
жестоко, что отшибли и промежность.
Зажили позже кости и лицо,
а между ног отсохло – стал скопцом.
И злобу с тех времён на всё и всех,
возможно, затаил. Затем, взрослея,
вместо добра в себе её лелеял,
раз не сумел познать любви утех…
…Кряхтя от боли, пленник не пытался
давить на жалость. Исповедь злодея
мы принимали молча – без помех.
Пусть говорит, пока пеньковый галстук
на шее не затянут палачом,
хотя б и речь звучала ни о чём.
По делу допросить бородача
успели раньше. Банд других не знал он.
Или соврал. В раздумьях я по залу
подземному отправился. Свеча
в подобранной горняцкой старой лампе,
горя в руке поднятой, помогала
увидеть своды шахтные. Журча
в тиши, ручей за каменною рампой
размыть старался рыжий монолит,
как утверждали книги, сильвинит.
Лет сто тому здесь вырубали соль
другого цвета: белую – для пищи.
Приправу к овощам, консервам, дичи.
Но за два века поиссякли столь
бесценные запасники природы.
Хотели глубже рыть. «Блажен, кто ищет», —
напутствовал отважных сам король.
Пропали. Спустя годы мимоходом
весть докатилась, что взорвался там
рудничный газ, как будто бы, – метан.
Один несчастный сразу не погиб,
смог выбраться наружу и записку
черкнул перед кончиной…
…Где-то близко
сквозь мрак за кругом света булькнул всхлип.
Похоже, человечий. Женский даже.
И шёпот – «Помоги…» Пригнувшись низко
на звук мольбы, я глянул под изгиб
пласта, что вспыхнул пламенем оранжа
в мерцаньи лампы: тьме наперекор
блеснул слезой оттуда чей-то взор.
Кто и за что? – нелепо было лезть
к едва спасённой узнице с докукой.
Распутав незнакомке ноги-руки,
нести предложил бедную. Но честь
она такую жестом открестила —
пошла сама. На вид – с трудом и мукой.
А оказалась скорою на месть:
узрев кастрата, мою шпагу с силой
вонзила в лоб мерзавцу. Экс-главарь,
кривя ухмылкой рот, издох. Как тварь.