Подъехав к детям, Осип натянул вожжи со звуком: тпру, Лысуха.
– Чиво, ишо тут случилось? – слезая с двуколки, спросил дед Осип внуков.
– Дедуня, не знаем. Мы спали, а тетя Наташа нас разбудила, сказала, што хата горить, и приказала нам утут стоять, – сказала Нюра.
– Держи крепко братца, усе стойте тут, – Раиса ткнула в руки Нюры дитя и стремительно бросилась в хату.
Потолок еще не весь занялся, и Наташа, разбивая стекла кочергой, вышвыривала все что можно. Этим же занялась и Раиса.
– Дочки, хватить вам тряпье выкидать, иконы снямите да харчи он с чулана надо спасать, – взяв цыбарку, стал из закрома выгребать муку, расстелив лантух.
– Папань, сыпьте на лантух, – кричала Наташа, хватая пол мешка соли и мешок с горохом.
Они суетились, но огонь разгорался ещё больше. Что там – солома да дерево. Занялся почти весь потолок, и вся суета закончилась.
Раиса и Наташа ходили вокруг горящей хаты, собирали в кучу, выброшенные подушки, разное тряпье. Хата горела, потрескивая внутри.
Осип аккуратно сложил иконы, завязал туго лантух с мукой и узелки с солью, сахаром, макухой квасолью.
Осип подошел к внукам, там уже стояли дочки.
– Ну, Наталья, как же усё получилось, а? – устало взглянул на дочь.
– Папаня, я ишо не успела заснуть, слухаю, хтось гупаить за глухой стенкой, думала, што вы приехали, и вышла. Гляжу, о, божечки, крыша горить. Я детей разбудила и на баз вывела, приказала стоять на месте. Ну и начала окна бить и выкладывать усё, што могла. Папаня, хтось поджег. Они таперича ураги народа. Пустила ребят на речку у обед, дак их палками лупасили и грязюкой кидались, до самой хаты бегли и кричали: «Отец ваш ураг и вы ураги.»
– Наталья, хватить, какие они ураги, они ж ишо маленькие, мои жалочки, – он обнял стоящих возле него внуков, – ничиво, усе пройдеть, усё будя хорошо.
– Дочки, идите домой с унуками, а я до утра утут останусь. Завтра еутето майно привязу домой.
– Папаня, можа, мы у сарае переспим, а завтра повидному пойдем.
– Ты, Раиса послухай отца, ходите. Дети нихай не мучаюца, и ты ишо слабая, ходите к матери, дочки, а я вот на тряпье ляжу, чуток подремаю.
И все они, жалкие и изнеможденные бессонницей и горем, внезапно обрушившимся на маленькие плечи, босоногие брели темным ночным коридором по неровной пыльной лороге. Раиса смотрела на свою родную жалкую стайку и думала: