И все бы ничего, если бы накануне я не провожал тебя с ярмарки. Если бы мы не шли в сумерках вдоль Долгого луга, если бы уходящее солнце не золотило так сосны на дальнем холме, если бы воздух не был таким осенним, хрустальным, берущим за сердце… Если бы я не готовился всю дорогу сказать, как сильно тебя люблю. Решился перед самыми воротами, набрал воздуха в грудь, повернулся – и встретил твой строгий взгляд. «Доброй ночи, Соник», – сказала ты и быстро прошла в дубовые створки. А я так и не знаю – то ли я слишком мнителен, то ли ты вправду все поняла без слов и остановила меня. Ты такая тонкая, столько знаешь о людях – я бы не удивился. Разве мои чувства не написаны у меня на лице? Твое же лицо для меня – загадка. Что говорила улыбка в уголках твоих губ – то была досада? насмешка? грусть? удовольствие? – я не знаю. У тебя столько улыбок! Я лишь гадаю, то загораясь надеждой, то злясь на себя за нее. Пишу тебе эти глупые письма, признаваясь в своей тоске – жгучей, отчаянной, бесконечной и никому не нужной.
К черту!
Будем говорить о работе.
В конце концов, может быть, я просто оттягиваю время, чтобы не приступать к описанию семейства – ведь плана у меня так-таки и нет. А? Может быть, я нарочно сбиваю тебя с толку, не позволяя оценить степень моего замешательства.
Как представить тебе новые лица? В том ли порядке, в каком они появлялись передо мной? Или в зависимости от впечатления, которое на меня произвели? Я начну с детей. В конце концов, я здесь ради них. Вообще все это – ради них.
Осока – старшая, девушка, которую я мельком видел на ферме. Ей пятнадцать (возраст всех детей я узнал от Пири) и она рыжая. Настолько рыжая, что рассмотреть все остальное удается гораздо позже – трудно отвести взгляд от ее волос. Мне кажется, что в этой местности длинные волосы принято собирать – по крайней мере, все женщины и девушки, которых я тут встречал, носили какие-то прически – но Осока как будто нарочно оставляет их в небрежении. За спиной их путаница свита в подобие жгута, из которого во все стороны разлетаются рыжие пряди – скорее волны, чем кудри, и они горят, словно пламя. В ее волосах есть какая-то дикая сила. Во всем же остальном девушка скорей мила, чем красива: у нее пухлое тело, маленькие руки с обкусанными до самого мяса ногтями, капризный небольшой рот, вздернутый нос и дымчатые глаза. Ссадины и синяки почти сошли – и жутковатым образом поджившая корочка в углу рта и зеленоватый кровоподтек на скуле добавляют ее простоватой внешности драмы.