Черный кот, сидящий на лавке, внимательно смотрел на все происходящее янтарно-желтыми глазами и время от времени мяукал, но старуха не обращала на него внимания. Помяв тесто руками, она вынула его из кадушки и положила на другой конец стола, обильно присыпав мукой. Раскатав тесто ровным кругом, она положила по центру ребенка и быстрыми, умелыми движениями завернула девочку в тесто, оставив свободными лишь рот и нос. Все это время она шептала себе под нос заклинания.
Завернутого в тесто ребенка старуха положила на широкую лопату для хлеба, затем открыла печную заслонку и брызнула в печь водой. Внутри все зашипело, и в избу из печного зева повалил влажный, горячий пар. Сдвинув раскаленные угли в сторону, старуха проговорила:
– Дыши пуще жаром, печка-матушка. Мне девочку нынче испечь нужно.
После этих слов Захария поставила лопату с лежащим на ней ребёнком в печь и, выждав с полминуты, вынула лопату обратно.
– Пекись-пекись, да не перепекись, – хриплым голосом проговорила старуха и облизнула пересохшие губы.
Тесто, в которое была завернута девочка, зарумянилось, покрылось тонкой корочкой. Захария наклонилась, принюхалась, покачала головой и снова сунула лопату в печь.
– Пекись-пекись, да не перепекись. Корка налейся золота да румяна, а начинка получись сочна да жирна.
Сказав так, старуха вновь вынула из печи лопату. Отщипнув горячее тесто, она попробовала его на вкус и, сморщившись, сплюнула на пол.
Когда она, задержав дыхание и сжав зубы, в третий раз сунула ребёнка в печь, то печь вдруг затряслась, из неё посыпались искры, вся избушка заходила ходуном. Стол и лавки заскрипели, зашатались, табурет отлетел к низкой двери и глухо стукнулся об нее, пучки трав с сухим шелестом посыпались на пол со стен и с потолка. А потом из печи, из ее широкого темного зева, послышался гортанный низкий голос:
– Захария, опять дитя печешь?
Голос звучал жутко, старуха затряслась всем телом, но лопату из рук не выпустила, держала крепко.
– Опять пеку, – ответила она тихим, уверенным голосом.
– Пеки-пеки! Да вспоминай, за что наказана!
В уголках глаз старухи задрожали две прозрачные слезинки. Они покатились по щекам и капнули на седые косы, свисающие до пола.
– Помню-помню, как забыть-то? – тихо проговорила она, сжав рукоять лопаты так крепко, что кривые пальцы побелели от напряжения.