— Плачьте, — мягко и грустно, без привычной скрытой насмешки, произнес он. — Некоторые вещи нужно выплакать, это не стыдно.
Простые, но такие верные слова стали сигналом. Наама устала, так бесконечно устала носить все в себе, подавлять изматывающий страх перед будущим и прошлым, трястись перед неизвестностью. Устала жить выпустив колючки, ждать в любой момент удара, одиночества, зависимости и беспомощности…
Все это выходило с рыданиями. Слезы впитывались в рубашку, на бледно-голубой ткани темные разводы. Прямо перед глазами маячила лямка серой подтяжки и эта такая простая и банальная деталь мужского гардероба лучше любых слов доказывала нереальность сгинувшего кошмара.
Потом слезы ушли. Осталась только пустота и покой. Наама еще несколько раз протяжно всхлипнула и попыталась отстраниться, но Торвальд не дал ей этого сделать.
— Простите. Я испортила вам рубашку.
— Пусть это будет моей самой большой потерей, — по голосу, и теплым покалываниям его ауры, она поняла, что анхелос улыбается. — Вам нужен платок?
— Не помешал бы.
Он выпустил ее, посеяв в душе странное чувство пустоты и протянул носовой платок. Здоровенный, в крупную синюю клетку.
— Спасибо, — Наама громко и совершенно неженственно высморкалась. В комнате повисла тишина.
Демоница, наконец, огляделась, вспоминая все, что предшествовало кошмару. Гостиная. Да, она задремала в кресле, ожидая Равендорфа, после того как провела несколько часов на кухне в попытках приготовить что-то съедобное на ужин и тем самым отплатить за гостеприимство. За окном синели сумерки, намекая, что сон длился не меньше трех часов.
От устроенной истерики стало неловко. Демоница, которая рыдает от дурного сна, словно ребенок?! Как теперь смотреть безопаснику в глаза? Наама опустила голову. Она никогда не была нервной барышней из тех, что чуть что падают в обморок или ударяются в слезы. К тому же снова вспомнилось собственное поведение по отношению к Равендорфу в первую неделю, и от стыда начали гореть щеки.
— Еще раз простите. Я пойду, — она попыталась встать, но Торвальд удержал ее.
— Не надо.
— Надо!
— Что вы собираетесь делать? Запереться в комнате и вздрагивать от каждого шороха?
Снова докатилось: тепло, забота, сочувствие… Наама вздрогнула от внезапного понимания.
— Вы жалеете меня?
В обычной ситуации сама мысль о жалости с его стороны привела бы ее в ярость, но сейчас на настоящий гнев не было сил, и фраза прозвучала скорее потерянно, чем сердито.