На следующий день они зашли в православную церковь на Центральной площади. И Пьер завел речь про русскую иконографию. Речь плавно перетекала в лекцию. Очки на дебелом лице элегантно блестели, и ей казалось, что зрачки за стеклами этих очков расцветали точно лазурные левкои. И Пьер был уже не странный шотландский колобок – так видели его учительницы и студенты, но не она, – а неведомое сияющее существо.
– В Шотландия мне скучно, – признался Пьер, – я живу в маленькая деревня недалеко от Абрдын, там все любить футбол, а я люблу книги и русские женщины. В деревня никто не читает книга. Я не могу с ними говорить. Они примитиф. Они работать на завод, а я академикер.
Последнее было произнесено с подчеркнутым достоинством.
– Ты академик? – переспросила Наташа.
– Я каталогизатор в академическая библиотек, – гордо поправил ее Пьер.
«Библиотекарь это у нас называется,» – констатировала про себя Наташа разочарованно.
Пьер явно выпендривался, и за этим выпендрежем стояло одиночество неказистого мужчины, помноженное на неимоверные амбиции. Наташа незаметно, но внимательно рассматривала его выдающееся пузцо и округлое, наивное лицо. Заводским любителям футбола, конечно же, он был не чета – физиономия Пьера несла на себе клеймо изнеженности и лени. Но и на Густава фон Ашенбаха он все же не тянул, ни потаенной педиковатой страсти, ни маникюра с гримом, а кроме того он был немного неопрятен.
«Мы не грозим другим народам, но бережём просторный дом, где место есть под небосводом всему, живущему трудом. Не будет недругом расколот Союз народов никогда. Неразделимы серп и молот, Земля, и колос, и звезда!» – вдруг не к месту отчеканил хор пионеров у нее в голове. В Советском Союзе, где родилась Наташа, было принято выражать уважение к трудягам.
Церковный мужской тенорок монотонно повторял молитву, и с потолка ему в унисон нежно блеял женский хор: «…дево, радуйся…» – но это жалостливое причитание уже перебил назойливый Маршак в ее голове.
Пьер стоял рядом, на лице его застыл снобизм, однако именно это и делало его теперь немного жалким. Саркастический пионерский голосочек выскочил из Наташиной головы и звоном прокатился вслед за церковным хором, точно рассыпанная милостыня. А Дева Мария в золотой оправе улыбнулась как Мона Лиза.