– Вы забываетесь, товарищ Нельский. Я всего лишь выполняю приказ.
– Нет. Это мой дом, и я ещё раз настоятельно прошу вас удалиться. Все ваши приказы можем обсудить по дороге в Нерчинск или уже в нём самом. Надеюсь на понимание.
– Увидимся на вокзале, товарищ Нельский.
– Увидимся. До свиданья.
Чёрт! Я захлопнул дверь и накинул задвижку. В сенях было чертовски холодно, а этот лейтенантишка задержал меня тут на целых пять минут своим непонятным разговором. Римаков… Откуда я помню эту фамилию? Точно! Лёшка мне про него рассказывал. Гад ещё тот. За должность или звание родную мать продаст. И почему меня так необходимо сопровождать? Та история давно уже канула в лету, что за чертовщина происходит? Кому я внезапно мог перейти дорогу, что все старые скелеты начали вытаскивать из шкафов?
– Саша, ты не ушёл? – услышал я голос Нины.
– Я пока ещё дома. Тут один фанфарон приходил, меня сопровождать надумал, а то боится, сбегу, или того хуже с тобой дома останусь. Странная история всё же…
– Ты всё шутишь?
– Ах, если бы, Нина… Ты же знаешь, что надо ехать. Я не могу остаться. Много людей погибло, а кто знает, сколько ещё будет смертей. Ты же знаешь, что в Рамольном чёртовы фашисты устроили, а не дай Бог до нашего города доберутся? Нет, Нина! Я должен! Я должен ехать!
– А если …
– Вернусь. Может быть, вернусь…
Я прижал её к себе, и невольно чувствовал, как бьется её сердце. Оно билось очень быстро, отрывисто. Может быть, моему сердцу осталось биться всего день, день, и оно остынет, перестанет стучать, перестанет любить, перестанет страдать, перестанет чувствовать… И я, лёжа на чужой земле, буду смотреть стеклянными холодными глазами в небо… Надо запомнить небо… Надо помнить этот голубой цвет.
– Саша… уже восемь часов.
Пора. Я быстро покидал вещи в свой «чемодан», как я в шутку называл свой вещевой мешок, зелёный, весь в заплатках, но такой родной… Почти как этот дом. В болезни, как говорят, и домашние стены лечат, а в бою и родная вещичка помогает. Это как у наших былинных героев, у богатырей. Ну, помните эти истории с частицей родной земли? Вот и про вещмешок можно то же самое сказать: посмотришь на эту дурацкую зелёную, кое-где рваную и наскоро зашитую тряпицу, и сразу о доме вспомнишь, о родителях, о жене, о детях, если есть они, конечно. И на душе хоть какая-то отрада появляется… Ведь знаешь, пока ты тут спину рвёшь, в окопах по колено в воде ходишь, клопам да вшам пищей служишь, то там, в селе, деревне или в городке, твои-то в доме, в тепле, якобинцев этих не видят, запаха крови и гниющих тел не чувствуют… Но когда новости приходят, захватили, дескать, твою родную деревеньку, вот тут прямо и в гроб живым ложись. И ненависть, ненависть так и лезет в душу, и какая радость, какая любовь… одно чувство, одно желание: