Я представил желтую «какашку» яичницы с белым бельмом белка на черной жирной сковородке и, зажав кляпом рот, бросился к выходу. Судно, кувыркаясь на волне, шло носом на встречный ветер. Серая пенная вода перекатывалась по палубе. Волны росли на глазах. Казалось, что корабль то выбрасывается к небу на высоту пятиэтажного дома, то ныряет вниз, и огромные громады воды спешат раздавить его своей серо-синей массой. Я пошел в каюту и рухнул на кровать. Рядом, у койки, скулил Джим. Его мучила рвота. Он похудел. Шерсть на нем обвисла. Уши обмякли. В глазах тускнели болезненная печаль и вопль о помощи. Мое тело от качки ползало по постели, как колотушка, ударяясь то головой, то ногами о пахнущие краской перегородки. Позывы тошноты гнали меня вон. Головная боль раздирала затылок. Пытался заснуть – бесполезно. Вместо сна – полубред-полудрема и тошнота… Всезаполняющая тошнота, выворачивающая рот. Я бросился к выходу, открыл рычаги железной двери, выставив голову навстречу ветру с многочисленными брызгами волн, стал рвать горло, изрыгая из себя тягучую пенистую слизь. Между ног у меня пролез Джим, перескочил порожек двери.
Он также затрясся в рвотных позывах.
– Джим! Назад! Джим! Назад! Смоет! Куда ты, дурак, лезешь?
Судно наклонилось. Огромная волна покатилась по бортику, подхватила Джима и мгновенно выбросила его за борт. Раздался страшный отчаянный собачий визг с мольбой о помощи, но рев ветра и грохот волн заглушили его прощальные вопли.
Я даже секунды не раздумывал. В душе у меня все оборвалось. Я бросился на леера и прыгнул в кипящую воду. Мгновение – и я уже барахтался среди пенящихся волн и, захлебываясь соленой водой, начал грести в сторону проходящего мимо меня судна. На палубе забегали матросы, визжала Лера, орал по «матюкальнику» капитан. Кто-то бросил спасательный круг. Ну а я вытягивал шею, пытался найти Джима. Он был совсем рядом со мной. Он дрожал от страха. Глаза его расширились от ужаса. Он истошно визжал и загребал, загребал лапами. Волны захлестывали его с головой. Пес выныривал, визжал, выл и с ужасом смотрел на удаляющийся корабль.
– Джим, родной! Держись! Я здесь! Я с тобой! Держись, чертяга!
Я подплыл к нему. Подставил плечо. Он взгромоздился мне на спину и тихо, преданно заскулил.
Между тем судно развернулось, сделало круг и стало приближаться к нам. Но его с силой бросало с борта на борт. И казалось, что судно бортами взахлеб глотает волны. Изрядно нахлебавшись, судно подошло к нам ближе. Встало. Его кидало из стороны в сторону, как Ваньку-встаньку. Ветер бушевал вдоль бортов, и все канаты, брошенные нам, уносились вдоль борта порывистым ветром. Я чувствовал, что начинаю замерзать. Руки и ноги одеревенели, пальцы не слушались, в глазах сверкал то ли лед, то ли изморось. Джим также дрожал и сжимал своими когтистыми лапами мои плечи. Нам бросили на двух веревках спасательный круг. Я посадил на него Джима, и его быстро подняли на палубу. Ветер усилился. Волны набросились на меня еще яростнее. Но я уже ничего не чувствовал. Сил у меня хватило, чтобы только в полулежачем состоянии вползти на круг и, зажав веревки локтями, кусая губы, с закрытыми глазами вынести этот жуткий леденящий подъем, а потом рухнуть тряпкой на склизскую палубу и застыть в изнеможении. Холодная мокрая одежда прилипла к коже. Меня подхватили десяток рук и понести в кают-компанию. Содрали с меня мокрую спецовку. Укутали одеялом. Прибежала плачущая Лера и бросилась мне на шею, старпом налил полстакана спирта, а Джим, прижимаясь ко мне, лежал у ног, вытянув лапы и опустив уши. Он все понимал и смотрел на меня с какой-то виноватой благодарностью.