Не сиди, ты что, бабка столетняя?
Не вались, что, стоять не можешь?
Не дергайся.
Не зевай, бес залетит.
Делать было нечего, и я убегала во двор трогать котов.
Или рассматривала иконы, но их было мало.
Веселей всего было, когда батюшка надевал праздничную ризу.
Я погружалась взглядом в парчовую ткань и мысленно раскраивала ее на кукольные платья.
Вот этот кусок можно собрать, и получится юбка. Отсюда отрезать – и будут рукавчики, а из переливающихся пуговиц можно сделать диадему.
Затем приступала к камушкам в виде креста на клобуке и к концу богослужения уже выковыривала из него все. Они хорошо шли на серьги и ожерелья.
Когда кроить надоедало, я гуляла по орнаменту: погружалась в узоры, перепрыгивала с золотых нитей на цветные переплетения, пускала по блестящим дорогам автобусы и машины.
Скоро я уже знала все наряды нашего батюшки. Особенно любила красно-золотой, торжественный и очень хотела из него платье.
Когда я училась в начальной школе, мама уже работала в котельной.
Тогда Казахстан стал независимым и у нас появились тенге вместо рублей.
Но зарплату вдруг перестали платить деньгами. Давали какую-то мелочь монетами и продукты в счет оклада.
Хлеб, молоко и кефир. Редко – колбасу. И это был праздник!
Я носила домой хлеб и кефир с маминой работы. Шла по большой трубе, которая подавала горячую воду в город.
Идти по трубе, перепрыгивая стекловату, – в этом было что-то героическое.
Горячий хлеб был вкусным, кефир тоже. По дороге я садилась на трубу, смотрела на степь и ела свой груз. До дома доживала только половина поклажи.
Как-то дали мешок сухого молока, и все стали варить «сникерс» – варево из сахара, какао, арахиса и сухого молока. Было вкусно, но главное – сладко.
Иногда давали муку в мешках и сахар. Это было хорошо. Не надо было идти на базар и покупать все там за живые деньги.
Надо было как-то жить дальше, и мы как-то жили.
Пенсию у бабы тоже задерживали. Продукты перечислением спасали, но не полностью.
Баба заняла денег и пошла к «Юбилейному» торговать жвачками и шоколадками.
Love is…, Albeni и Luna приносили живые деньги. А мне хотелось сладкого, и я иногда воровала у бабы из сумки ее товар.
Как-то она раскрыла меня и отругала. Она говорила, говорила, а в голосе было слышно бессилие, боль и большая усталость от такой жизни. Мне стало стыдно, острый ком вонзился в горло, но заплакать так, чтобы стало легче, я не смогла.