Но Гарри сидел и слушал, будто происшествия, о которых повествовали столь беспечно, в самом деле имели место в данный момент и в этих стенах. Его чёрные глаза – глаза матери – сосредотачивались с каждой историей то на одном рассказчике, то на другом, и, широко раскрытые, не сводились с говорящего до тех пор, пока не произносилось последнее слово. Он был увлечён и заворожён. Выражение его трепещущего лица менялось столь живо, что Сатчу казалось, будто парнишка и впрямь слышит свист пуль в воздухе, глохнет от артиллерийских залпов, скачет верхом в гуще эскадрона туда, куда пушки уже дотянули из тумана свои огненные языки. Когда майор-артиллерист заговорил о тревожных часах ожидания, тянувшихся от построения войск перед боем до первой команды наступать, Гарри стал водить плечами, переживая невыносимое напряжение тех нудных минут.
И, пока водил плечами, он бросил единственный – украдкой, мельком – взгляд на задний план, и лейтенант Сатч вздрогнул и, более того, ощутил настоящую боль. Ибо этот мальчик был сыном Мюриэл Грэхэм.
Такой взгляд был Сатчу слишком знаком. Он читал его на лицах новобранцев в их первом бою, читал слишком часто, чтобы не понимать. В его сознании всплыла одна картина. Инкерманн. Выстроенные в каре гренадеры наступают. Высокий, крупного телосложения солдат в пылу атаки бросается вперёд из шеренги, затем внезапно останавливается, осознав, что он – один, и один на один встречается с конным казаком. Сатч отчётливо вспомнил тот предсмертный, поверхностный взгляд рядового, когда он обернулся к своим товарищам – странный взгляд с тенью улыбки. Он также ясно вспомнил и то, что последовало за этим. Солдат, хотя и нёс заряженный мушкет с насаженным на дуло штыком, не успел сделать и попытки защитить себя, как был повержен ударом казацкой пики в горло.
Сатч торопливо обвёл глазами сидящих за столом, словно опасаясь, как бы генерал Фивершэм или кто-то из гостей не заметили тот же взгляд и ту же улыбку на лице Гарри. Но за юношей никто не следил; каждый из гостей с нетерпением ждал, пока ему представится возможность рассказать собственную историю. Сатч вздохнул облегчённо и повернулся к Гарри. Не замечая яркого света и блеска серебра, мальчик сидел, поставив локти на скатерть и подперев голову руками, и продолжал рисовать в своём воображении, исходя из быстро сменяющих друг друга эпизодов, сцены битвы, с криками раненых, обезумевшими лошадьми без всадников и мечущимися в тумане пушечного дыма людьми. Кратчайшие, бесцветные описания промозглых дней и ночей, проведённых в окопах, наводили на юношу озноб, и лицо его начинало подёргиваться, будто жестокий мороз той зимы и его пробрал до костей. Сатч тронул его за локоть: