И вот, наконец, лучшая часть – ужин и книга, как бы в награду за то, что очередной день пережит без хлопот, конечно, если не считать полного одиночества, вкупе со страхом встретить кого-то, но навряд ли сейчас это можно назвать худшей из бед.
Перед едой никакой молитвы. После – тоже. Лишь словно каменный груз воспоминания топят разум. И, где-то между безумием от потерь и желанием жить дальше, Софи останавливается, который раз видя лишь один путь на границе – где-то там, далеко, белый, холодный свет, блестящий на очках отца и полных слёз глазах матери, что не ждут её, а лишь мирно наблюдают, желая не скорой встречи, до которой Софи нужно сделать ещё многое. И лишь тогда, когда она будет готова, они протянут ей свои руки, что за год не успели остыть и потерять былого благодушия к ней. А пока ей нужно идти дальше, прямо на восток, пока она не заметит сверкающие стеклянные крыши ранее никогда недоступного ей города, где последние из людей собрались в единый союз, желающий ничего иного, как сохранить остатки человечества на этой планете.
Так и проходит каждый вечер – в грёзах и не исполнимых мечтах, пока глаза носятся по тексту, лишь бы скорее отвлечь голову, пока она наконец не опустится на подушку. Ну, или замшелый булыжник, смотря как повезёт.
Затем, то самое прекрасное утро, когда тебе некуда спешить, рассвет не щиплет глаза, а в округе никто не шумит. Хотя, один звук всё же выбивается из общей тихой гармонии – это выстрелы, приглушённые густым туманом, что попятам преследовал Софи. Может быть, это именно он не даёт ей столкнуться с людьми, своими большими материнскими руками прикрывая её ещё живой дух. Но от одного призрачный благодетель так и не смог её уберечь – разрухи, посланной бандитами и болезнью, сводящей людей сума.
До недавних пор, по крайней мере как думалось Софи, все жили счастливо. У рода человеческого было всё – от пивных баров с дешёвыми закусками, до окружных библиотек, хранивших знания сотен и тысяч лет изучения мира, что пошёл к краху с появлением доселе невиданного бедствия, действующего словно механизм замедленного действия. Сначала кожа до жути зудит, словно одного лишь соприкосновения с воздухом ей достаточно, чтобы захотеть покинуть тело, и, пока ты в приступе тошнотворной боли сдираешь её, уже перестаёшь замечать, как кислорода становится меньше, а желания выкашлять лёгкие больше. Последние свои минуты мозг проводит в тщетной попытке осмыслить происходящее, не давая ушам различить скуление мольбы родных, а глазам увидеть нечто большее узких флуоресцентных ламп на больничном потолке.