И самое главное: глаза. Тоже такие вот выцветшие. Были б как у тех же альбиносов – рубиново-красные, можно было бы создать образ неприступной женщины-вамп. А так – белое на белом, ресниц почти не видно, бровей тоже. Только точки зрачков, да контур радужки – едва заметный, словно твёрдым карандашом нарисованный, выделяли глаза на белом лице.
«Чудь белоглазая! – припечатала прабабка Яся, впервые увидев правнучку. И яростно перекрестилась, потом ещё и смачно трижды сплюнула. – Ненашенская!»
«Белая ворона», «моль бледная», «меловая голова» – позже добавили братья и старшая сестра. А родители, ругаясь за закрытыми дверями кухни, думая, что их не услышат, восклицали: «Немочь бледная! Поганка хилая! Кровь с водой!..». И по бесконечному кругу выясняли, от кого такое нагуляно или в чьей родне в каком колене бабы на сторону ходили.
Думали, Линка, маленькая ещё, не услышит и не поймёт. Зря взрослые так про детей…
Вся их родня была крепким замесом из татар и прочих ближневосточных народностей. Поэтому на шумных семейных сборищах-застольях Лина быстро начала ощущать себя лишней. Чужой. Поскольку на фоне родителей, братьев и сестры, тётушек и дядек – отменно смуглых, с угольно-чёрными курчавыми шевелюрами и глазами-черносливинами – она и смотрелась: чудью белоглазой.
«Нена-аашенская», – с каким-то злорадством цедила прабабка Яся, щуря чёрные маленькие глазки-буравчики. Ещё и ткнуть могла молчаливую, прятавшую глаза в пол девчушку. Больно тыкала, толстым жёлтым ногтем всегда попадая по рёбрам.
Особенно остро Лина начала понимать свою «ненашевость», когда стала узнавать себя на семейных фото – всегда чёрно-белых, потому как деда Кось всегда снимал на старый плёночный фотоаппарат и попросту не признавал новомодных цветных плёнок. Вот тогда-то Лина, в отличие от других девочек-ровесниц, страшно не взлюбила, когда её фотографировали. И почти возненавидела и сам процесс фотосъёмки. Почти.
Девушка тихонько шмыгнула носом, вытащила из кармана рюкзака смартфон, повозила пальцем по дисплею. На смену жалости к себе пришла та давняя и всё ещё острая тоска.
Единственным из родни, кто не изводил девочку дразнилками и не крестился, как увидит, был как раз деда Кось, бабай1 Кось. Одноглазый, с всклокоченной чёрной бородой, лысый-прелысый – и очень добрый и весёлый. Он напоминал маленькой Линке сказочного, перевоспитавшегося Бармалея, особенно когда корчил рожи и начинал хриплым басом восклицать: «По чёрной стене идёт Чёрный Бабай, глаз не закрывай!». И так все цвета мог перебрать. Вот он-то всегда с удовольствием тетешкался с внучкой, забирая из-за стола и уводя гулять. Или в соседнюю комнату, где читал ей сказки, большую часть которых сочинял на ходу. Никогда деда Кось не коверкал имя внучки, которым чуть вдрызг не переругавшиеся родители наградили дочь. А в паспорте у неё значилось: Мерилин Фаруховна Останкина. Надо ли говорить, как только в детском садике, а позже и в школе не издевались над таким именем! «Лина из Берлина» или «Мерка-водомерка» – были самыми безобидными. Старшие братцы, двойняшки Колька и Марат, до истерик доводили её, глумясь «Мурлин-Мурло», «Мурило в белилах» или «Гуль-мурль».