Как почернелый труп, завернутый в себя,
лежу я на столе, Россию возлюбя.
Лежу я на спине, уставясь в потолок,
и думаю, какой прекрасный потолок!
В нем лампочка висит, наверно, в сорок ватт
среди темнеющих кругом как будто ват.
В нем лампочка стоит на тоненькой ноге
качаясь иногда на легком сквозняке.
Стол подо мной не стол, а плотничий верстак.
Надеюсь, что на нем лежу я просто так…
Как хорошо лежать на грубых досках вдоль!
Россия, полежать мне вдоль тебя позволь!
Не закрывая глаз, уставясь в сорок ватт,
я думаю, что свет немного резковат
и вид облезлых стен подчеркнут чересчур
и что какой-нибудь им нужен абажур.
Не видно пола мне, но думаю, что пол
дощатый и похож на мой удобный стол.
Над головой висит обычное окно,
и в нем с утра черно, и вечером черно,
и днем… В ногах стоит некрашеная дверь
и будто говорит: не заперто, проверь.
Мне кажется, что я лежу в пустой избе.
Мне кажется, что я лежу в пустой тебе.
Мне кажется, что я в России. Я и есть
в России, но она не знает, что я есть
в России! Вдруг сейчас вернется и найдет
меня, лежащего внутри как идиот!
Что я отвечу ей? Что мне здесь хорошо?
«Ага, – ответит мне Россия, – чо ишшо?»
И растеряюсь я и тут пойму, что гол
и наг, и гол и наг, и стыдный черный кол
торчит из черных чресл, и вскрикну, и проснусь,
еще крича: «О Русь, о Русь, о Русь, о Русь!»