Но вот нашел. Включил. Глядит по сторонам.
Русалка плавает в его подкожном жире,
по чуть дрожащим
на животе волнам.
Четыре. Подождем. Сидит. Какая скука!
Под животом висит чуть взбухнувший член.
Ну ты и сука, Аполлон, ну ты и сука
передавать нам
этот голимый тлен!
Похоже, я недостаточно комбатантен,
нравится мне все это старое говно,
это rhyme porn в отечественном варианте,
влажное гигиеническое кино.
Но как нам еще, того, в уме и таланте
здесь говорить, при соседушке за стеной,
над потолком, под полом, при сем элефанте,
в котором дрожим, как чашечка с трещиной,
по прихоти своей. Скит адский, dear Lena!
You are so mad, so dead, как наша рифма… Ю
и я сидели на трубе и пили чай пустой.
Но вот упали «ю» и «и»… А я какого хрена
тут делаю? За тулью ухватясь, стою
и бубенцы глухо звенят над пустотой.
2018
Блеф звезды ожесточенной.
Гаснет ветер. Жизни нет.
Кто-то ходит в небе черном,
топчет крылышки планет…
Звезды́ ожесточенный блеф.
Задуло ветер. Жизнь как жизнь.
Флеб, финикиец, слышишь, Флеб,
нет рифмы гаже, чем на «жизнь»…
Блеф ожесточенной звезды.
Ветру «тсс» скажи, жизни – «ша».
Сядь на стул, умри от воды,
проглоти морского ежа…
Три раза ветер угасал.
Три раза припадал к огню.
Три раза был велик и мал.
Бог любит всякую фигню.
Заголенье бездн любезных,
слов смешных. Братан Паскаль,
парочку зубов железных
ты на память мне оскаль.
Буря мглою нёбо кроет,
даже если не хорей.
Хор катящихся циклоид.
Хари жирных времирей.
Посиди со мной на стуле,
каблуком поговори.
Гул растет, но в этом гуле
что-то хлюпает внутри.
Ясен пень, что твой Янсений:
все просрал еще Адам.
Скупы строки донесений.
Мраз идет по проводам.
Ангел тявкнул, воздух гнется.
Зверь подставил спину – тронь.
Бог с лицом золоторотца
тихо говорит: «Огонь!»