Девка резко вдохнула студеного воздуха. Прогнала дремоту и прислушалась.
Тихо!
Недобрая тишина, звенящая!
Анка боялась такого часу. Она чутьем понимала: вершится важное. Но бессилие пугало девку. Пугало не меньше толпы.
И тут раздался крик!
Сильный, звонкий – голодный к молоку и жизни. Крик младенца.
Анка выдохнула. Свершилось!
Она собралась бежать в хату, как лавина хлынула. Прорвавшись сквозь батьку, люди кинулись к избе знахарки, выкрикивая на пути жуткие ругательства. Анка так испугалась, что не смогла ступить ни шагу.
Огромными от ужаса глазами она видела и приближавшихся баб, и беснующихся мужиков. Разглядела и храмовничий знак, что летел поверх голов. А вот двинуться с места не могла.
Десять шагов, пять, три…
Батька далеко, он не спасет! Анка зажмурилась. И – ничего!
Девка открыла глаза, пытаясь разобрать, что произошло. И не поняла. Перекошенные от ярости лица всего в шаге от нее. А все застыли.
И тогда она сообразила. Только один человек мог заставить их молчать. Старая Крайя.
Знахарку в Светломесте боялись. Уважали. И, уходя из старой избы, трижды плевали по-за левое плечо: кто его знает, с какими силами она дружбу водит, чтоб скотину лечить да людям помогать. И ведь не помер пока никто, за помощью к ней пришедши. А не верный ли то знак?
И, словно в подтверждение этих мыслей, позади раздался сильный голос:
– Уходите! Вам некого судить!
– Блудница! – Голос говорившей бабы был куда слабее прежнего. И не нашел поддержки среди своих: старую Крайю боялись.
– Мара померла, – знахарка тяжко вздохнула. И резко предупредила: – дитя я не отдам!
Несколько людей отошли в сторону, пропуская вперед молодого храмовника:
– Отдай дитя блудницы в храм. Даю слово, там оно вырастет…
– Яра останется здесь! – Знахарка казалась непреклонной. Словно бы скинув зим этак двадцать, она и сама походила на молодицу. Даже седина в волосах ныне гляделась не белесой, но пшеничной. – Видали хлебозары зимой? То-то и оно – знак это. Если с ней что случится – не бывать больше миру меж Княжествами.
Храмовник открыл было рот, но люди снова загудели. Взволновались, проклятьями сыпя. Многие бабы не дождались нареченных, что навсегда остались в землях Степи. И нынче, когда наступило затишье, понимали: дитя блудницы – ничто по сравнению с карой небесной.
– Оставь! – Прокричал кто-то из толпы. Голос женский, хоть Анка и не узнала, чей.