Шереметеву, командующему пехотой, было приказано оставаться в лагере и ждать дальнейших указаний.
Как рассвело, Петр вместе с отрядом охраны отбыл из лагеря в Бешенковичах – таким было первое посещение лагеря царем Петром. Царь еще не раз будет в лагере. А последнее его посещение окажется и для Шереметева, и для многих генералов (и даже для любимца Меншикова), мягко сказать, неприятным – генерала Репнина царь Петр и вовсе приговорит к смертной казни (осудит и приговорит Репнина Меншиков, царь лишь подпишет приговор). Но об этом чуть позже.
В марте Карл из Гродно двинулся к Минску и просидел там до лета, собирая войска и провиант. Шведский король решил в течение одной летней компании взять Москву.
И 7 июня король выступает из Минска. Этот день и можно назвать днем вторжения в Россию.
– О! Ты глянь на этого чухонца, – драгунский палаш указал на совсем еще молоденького, безусого солдатика. Тот, попыхивая трубочкой, спокойно, даже как-то безучастно смотрел на двух подъехавших к нему драгун светлейшего князя. Солдатик был высок ростом и, даже сидя на разбитом лафете, худыми коленями чуть не касался узкой груди, точно сидел он не на лафете, а на корточках.
– Смешной, право, – был ответ. – Как куренок на дворе моей тещи. – Драгун аж прыснул от смеха, до того смешон ему был этот одинокий швед, сидевший на разбитом лафете возле изувеченных ядром тел двух своих соплеменников.
– О чем смех? – к драгунам шагом подъехал офицер. – Пленный? – указал он на солдатика и на чистом шведском спросил: – Имя?
Солдатик посмотрел на офицера – без удивления, без ненависти, а как-то болезненно пронзительно. И не ответил.
– Ошалел, – даже с какой-то жалостью отвечал драгун, что сравнил солдатика с куренком. – Совсем еще пацаненок.
– Встать можешь? – офицер уже внимательно глядел на солдатика.
– Я – саксонец, – и солдатик поднялся во весь свой длиннющий рост. Теперь было ясно видно, что ему лет пятнадцать, не больше. Худые его руки упали ниже колен, и ноги были так длинны, как только могут быть у подростка, и мундир не мог скрыть его еще короткого, не успевшего вырасти тела.
– Ух ты! – теперь и офицер улыбнулся. – А зовут как? – уже по-немецки спросил офицер.
– Фридрих, – не вынимая изо рта потухшей трубочки, сквозь зубы отвечал солдатик. Отвечал безучастно, точно разговор шел не возле разбитых ядрами деревьев и изувеченных трупов, а у какого-нибудь саксонского кабачка, и обращались к нему не вражеские драгуны, а подгулявшие ремесленники, которым от благодушия захотелось простой болтовни.