- Есть желающие тащить его на себе? – спросил у бойцов, но те
промолчали. – Прости, Дружище. Надо было, как Приятель, идти к нам.
Тогда бы вытащили.
Дружище зарычал, попытался поднять копье, валяющееся рядом, но
мы уже бежали дальше по проходу. А сзади медленно догоняет шипение
и топот – как-то неживые продолжили все-таки спуск. Мы успели
пробежать триста шагов, когда сзади раздается отчаянный крик, но я
только на миг прикрыл глаза. «Совесть… Совесть это называется», –
подсказала память. Вот только почему ты, совесть, терзаешь меня, а
не Дружище, Подругу или сероглазого?
Еще одна шахта – всего четыре витка наверх. Мы преодолеваем их
меньше чем за минуту, выбегаем из шахты и видим деревянный
частокол.
- Ещё группа! Пятеро! Веревки!
С частокола падают веревки, за одну из которых я хватаюсь. Меня
тянут вверх.
- Быстрее! Быстрее! Неживые идут!
Из темноты несется шипение, но мы уже наверху. Наверху, за
частоколом. Вокруг ноги в плотных кожаных сапогах и штанах.
- Ааори! Первый и второй десятки – к парапету, третий, четвертый
и пятый – к воротам. Шестой и седьмой – на стену. Восьмой, девятый
и десятый – резерв. Сегодня некоторые заслужат себе имя! В бой!
Пятнадцатый – на вас новенькие, зовите шестнадцатый и
семнадцатый!
Меня подхватили и потащили куда-то. Я даже пытался шевелить
ногами, но сил не осталось совсем.
- Прикрой глаза! Ослепнешь! – предупредила девушка,
поддерживающая меня слева.
Ее длинные каштановые волосы постоянно попадают мне на лицо, но
я не обращаю внимания. Сияние впереди ослепляет, и я закрыл глаза.
Последнее что я помню – как меня усадили в какую-то телегу и как
заскрипели колеса, когда мы тронулись. Глаза невозможно открыть –
слишком ярко вокруг, и я провалился в какой-то сон-беспамятство,
где снова убегал от неживых.
- Новенький, подъём! – я открыл глаза и увидел всё те же длинные
каштановые волосы. Правда, ещё были смеющиеся карие глаза, острый
нос и упрямые складочки рядом с губами. – Хорош спать!
- Я… это… – я начал подниматься, собираясь вылезти из телеги, но
никакой телеги не обнаружил. Я лежал на кушетке (на ней был даже
матрас), под одеялом и совершенно голый. На ранах, полученных во
время Порки – повязки. Кушетка вместе со мной находилась в
маленькой комнатушке, отгороженной какой-то плетеной дверью.