Лифон замешкался, упершись взглядом в свою торбу, и неуверенно помотал головой.
– Бывало, и я слышал, но не видал. Нигде не видал. Может, оно и хорошо.
– Да уж, – подтвердил хозяин пивальни, – увидать такое, так страшно сказать… А слыхал, в горах морок стал шевелиться да урчать? Толдонят… – и папуша Вака даже надвинулся на муфля, – в горах, где раньше только тихий шум стоял, теперь грохот да рев. У муфлей, что-то слышали, даже жилы да зубы от страха сводило.
Лифон огляделся и тоже придвинулся навстречу.
– Морок ли, не ведаю, но что-то там свирепое. Верно толдонят. Я вот этими ушами и сам слышал, как внутри гор шевелится.
Вака Элькаш аж прикрякнул:
– Каково! Правда, значится. Беда, однако, – и, опрокинув кружку эля в себя, продолжил расспрос: – Скажи, может, и разрушенные деревни видал?
– Разрушенные? Деревни? – переспросил Лифон. Ему не пришлось играть удивление, оно было искренним. – Тьфу ты! Скажете то ж! Кто бы их разрушил? Все деревни стоят. А почему они должны быть разрушенными?
Но папуша Вака словно не хотел слышать ответа или забыл о своем вопросе. Он смотрел, как хлопья бьются в оконное стекло.
– Белоземье, – проговорил Вака, тряхнув бородой. Помолчал, закрыл глаза и продолжил: – Когда был таким же, как и ты, смелым молодым муфлем, я ждал его. Нравилось, что в белоземье можно заниматься тем, на что в теплые дни у тебя нет времени. И еще ходить под этими белыми хлопьями нравилось. Доставал я теплые сапоги, мохнатый кафтан и ходил, ходил. Иной раз уходил очень далеко от деревни, но всегда, как только крыши и осины кривые наши исчезали из видимости, лапы мои слабели и разворачивались вспять. Так я представлял себя странником, но не стал им, – Вака вздохнул и открыл глаза. – А ты стал, смелый муфель.
– Верите, немного в этом радости. Совсем нет ее. Папуша Вака, так отчего деревни должны быть разрушены-то?
– Всякое норны говорят, но то ж норны. Вот и спрашиваю, – Вака Элькаш мрачно улыбнулся и опустил голову. – Хорошо, что не видел. Хорошо. Значит, слухи от норн, и не больше. А папуша Вака не норна. Не будем портить воздух Многомирья болталками дурными. Здесь и повсеместно под чистым небом должна быть только радость.
– А коли радость все ж закончится? Что ж тогда? – вдруг решил поинтересоваться Лифон.
Папуша Вака выпучил глаза, борода и лапы его затряслись, эль из кружки, которую он не донес до рта, начал выплескиваться. Вопрос Лифона словно взорвал воздух, и охмелевший муфель пожалел, что крепкий эль в нем усыпил бдительность. Папуша Вака мог его раскрыть. Лифон ойкнул, но уже было поздно.