В пейзаже языка - страница 8

Шрифт

Интервал

природой не спастись – не те пути,

без лепестков ромашка – желтый кукиш…

Бег по кругам хорош до 30,

затем, естественно, той скорости не купишь,

в загранку нам совсем не до езды —

так… с рюкзачком хоть загород хотя бы.

И если Свифту грезились масштабы —

твои по жизни спутаны ходы.

Но как же так! Ведь помню этот свет,

бездонный, синий, идущий навстречу

в четырнадцать, когда спознался шкет

с познаньем, взросшим с выспренною речью

поэзии. В глуши больничных стен,

где чья-то кровь вживалась помаленьку,

цеплялся, как ступенька за ступеньку,

за чьи-то строки, что пошли на крен,

чтоб подтолкнуть свои… Как будто дан

намек судьбы распластанному телу,

в ком, вроде, отошла на задний план

вся проза быта. Ритмом неумелым

тогда впервые дух обволокло

(божественным, надуманным – кто знает?),

иначе высветились улицы, трамваи

гремели сквозь больничное окно

призывно. Мир как будто бы привстал

с микстуры книжной Гофмана, Гюго ли,

где лилипуту мне вдруг пьедестал

пригрезился, не видимый дотоле.

Там в дымке размывался зыбкий шрифт,

раскинувшийся над равниной русской,

далекой от Лапуту и Блефуску,

куда не попаду… Но смог же Свифт

в фантазии хотя бы! Я – не раб?

Что светит мне в прокуренном вагоне —

сржавевший трафарет Париж-жираП?

Тут дело не в ОВИРе, а в резоне.

Гармонии нигде – хотя бы тон

созвучный календарному порядку:

весна, к полету чешутся лопатки…

Вот в этом Гулливер не искушен,

он, помню, по общественному, по

скорее Просвещенческому кругу,

где не слетали царства на пропой,

не ввязывались в войны за подругу.

Когда смятенья обостренных чувств

не вынести – поедет крыша сразу,

там автор и герой его за разум

цеплялись, лишь слетала с робких уст

ирония – отмазка от страстей

(переверни на свет – все те же страсти!).

Но что России до таких затей:

в ее глуши пахнуло было счастьем,

как вновь пошли властители в разбой,

спивался доморощенный философ,

сбивая вечность проклятых вопросов

в «особый путь»… С подобной чепухой

со Свифтом не пройдет, бродяга Свифт

от милицейской слежки ускользает,

как воровской в четыре пальца свист

разгульного березового мая,

текучего и цельного, как ртуть,

эпохе неподвластного и моде.

Но он о нравах лишь – ни о погоде,

куда мне время подошло свернуть.

У нас весна забылась до того,

что просто перестала быть весною,

а уж утрами… Если б на арго,

но лучше промолчу или прикроюсь

Следующая страница